Длинный-предлинный

---

1, маменька

— Строй держать...
Строй?
— Петичка...
— Бр-р-ратцы...
Братцы?
— Петичка?
Лоб горячий... Перекупался, наверное. Или на батарее продуло. Ох, батарея, ох, мичман... И братцы оттуда!
— Строй держать! Они, сволочи, русского матроса...
Захрипел. Закашлялся.
— Русского матроса на фук?!
Разметался Петичка. Волосы слиплись. В поту весь.
Севастополь за окнами. 1854-й. Лето. Тихое. Мирное. А Петичка...
— Петичка!
— Покажем, братцы... сволочи этой, как матросы дерутся... русские... А? Что?
Успокоился. Улыбнулся.
— Петичка...
Ий! Матрена кашу сожгла. Гарью тянет.
— Дура.
Ничего, Петичка успокоился, можно и Матреной заняться.

2

— Васенька...
Всю ночь царапался, спать не давал, а теперь — дозовись!
— Ва...ва...васенька...
Зевает Петр Васильевич, потя-а-агивается.
День впереди — дли-и-инный. Солнечный. Можно и в море, и на батарею.
— Васенька...
Заправиться только. Без завтрака сытного... никуда.
Чего там? Рыбою пахнет? Ух! Значит, маменька постаралась. Рыбу она сама. И почистит, и...
— Васенька! Черт тебя!
Значит, заправиться, а потом — к морю.
— Васенька!
Васенька?
Ох, маменька... Приучила! Ну, какой он — Васенька?!
— Василий Петрович! Василий Петрович!
Вот он!
Тоже потягивается. Ва-а-ажный. С полосками. А Петр Васильевич его — Васенькою?! Фи.

3

Петру Васильевичу руки мыть, зу-убы чистить, а вода — брр, — холодная.
А маменька еще и Василием Петровичем попрекают: вот, мол, Василий Петрович — чистюля, светится аж. В отличие...
А Василий Петрович — потя-а-анулся, сволочь, и ну, языком наяривать. Пройдет полоску, другую. Язык у него — шершавый. Пылинки — вон.
А Петру Васильевичу...
— Петичка!
Петр Васильевич пузыри пускает, делом занят, а его...
— Ру-уки!
Руки! Намылить их... и... и... и — раз,— брызги полетели! В Василия Петровича!
А, прячешься! То-то же! И о шерстке забыл. Чистюля!

4

Руки маменька про-инс-пек-ти-ро-ва-ла, — можно и за стол. Чай пить. Утренний.
А потом — обеденный, а потом...
А ежели не в срок? А так, — пожеланию?
А ежели с молоком? Ведь уже и непросто утренний, а с молоком?
А ежели...
— Не вертись!
А ежели молоко... без чая?
— Петичка!
Не вертись! А может, он и не вертится, а природу, так сказать, изучает? Чайную... Ий, горячо! Как-кая у него природа? Сволочная природа. Жжется и все тут. Утренний, вечерний.

5

— Ох, уж этот мичман! Петичка, ну, откуда у тебя все эти сволочи?
Петичка? Пе-е-етичка?!
— Monange,этот plouc с его сволочами...
Правильно все. Правильно...
— Monange.
Маменька и рубашку поправит, и пожурит... ласково, с пониманием, и все monange, monange...
А Петру Васильевичу хочется...чтобы вразрез, чтобы не по правилам, чтобы не духами, а... порохом, чтобы сволочь звенела...
— Петичка, я с тобой разговариваю!
Петичка? Ах, Петичка!
— Maman, jecomprends.
Улыбается Петр Васильевич, Петичка, т. е.
— Ах, Петичка, ты действительно ange.
— Maman, jecomprends.
Кухарка о мичмане донесла. Вот... сволочь!
Так, а это уже не ange, не Петичка, это уже...
Главное, чтобы маменька не заметила, а то не видать Петру Васильевичу ни батареи, ни мичмана.
— Maman, j'aivraiment... — замялся... немного, — ange. Ей-богу.

6

Петр Васильевич Василию Петровичу — карасей. В сметане. Маменька жарила. С лучком.
Нет, лучок выбираем-с: Василий Петровича несет с него, проклятого.
Да, уважает Петр Васильевич Василия Петровича. За усы, да натуру полосатую. Потому и ковыряется в карасях, лучок выбирает.
— Одна, еще...
А Василий Петрович так и вертится,так и...
— Держите, Василий Петрович. Маменька жарила.
Маменьку Василий Петрович уважают. За тряпку, наверное. Маменька их — тряпкою. Ежели что.
А при уважении и караси — не караси. Утешение сплошное. В сметане. С лучком...
Ничего, при уважении и лучок — не помеха.

7

Мое почтение! Только на батарею собрался, ан нет же, — за азбуку принимайся.
Азбука! Скука скучная!
— Ко-ро-ва.
Разве это — корова? Корова — это Машка соседская, с рогами... и травку жует. И глаза — гру-устные.
Вот — корова. А это? Так, название. Ко-ро-ва.
Петру бы Васильевичу с Машкою повидаться, рога изучить... вымя, а он — слова изучает. Наука, тоже! Корову читать. По складам. Когда Солнце, воздух прозрачный и — Машка мычит, хвостом мух гоняет. Бо-ольшая, те-оплая. Там! А тут — ко-ро-ва. Ни хвоста, ни мычания.

8

Папенька у Петра Васильевича по министерству проходят. Бумажками занимаются.
— Ваше Превосходительство!
Это — сапожник, Алешка хромой. Сапоги принес. Увидал папеньку и — во фронт.
— Ваше...
Папенька кивает: ничего, мол, Алешка, ничего. И опять за бумажки. Листает, выписывает.
— Ваше...
Для Алешки-сапожника! А для Петра Васильевича... ты.
— Ты сахару будешь? А чаю?
Неважно, что — после, главное —ты.
Для всех — Ваше Превосходительство. Даже для мичмана, для Сергеева. Даже... даже для лавочника.Чтоб его!
А тут — ты.
— Ты, ты, ты!
А, каково? Ваше Превосходительство?
Улыбается папенька... улыбаются Их Превосходительство.

9

Петр Васильевич Василия Петровича на примерах личных воспитывал — «в духе гражданской совести и ответственном»... в общем, — в духе.
Хочется, например, Петру Васильевичу в пиво папенькино перцу насыпать, а он — ни-ни. Ибо перцу посредством натуру он свою угнетает. Гражданственную.
Или Алешка-сапожник. Нет, чтобы дурака ему запустить... потихоньку, вслед, ну, или рожицу скорчить... Гражданственность не позволит!
А Василий Петрович мыша поймал. Гоняет его. Никакой гражданской совести. Ущемляет, сволочь, права мышиные, — только клочья летят.
— Ах, ты!
Затрещина не пример, но действует ку-уда безотказнее.
А после — можно и о примерах...

10

Мичман Петра Васильевича по запаху узнают.
— Ишь, барчук! Мыло-то аглицкое... с земляникою...
Или:
— На французское потратились? Ух!
Или:
— А это уж перебор! Этаким разве что сволочи министерские...
Петра Васильевича досада берет: неужели в Петре Васильевиче — ничего, окромя аромата заморского?
Потому и шлепает Петр Васильевич по лужам да оврагам, чтобы пахло от него... травами, землею сырою, да не аглицкими, не supplémentaire, а своими, русскими.
Интересно, распознает мичман? Или опять за старое?

11

На батарее — пу-ушки. Мичман Сергеев и пу-ушки. Мичман канониром при них поставлен, при пушках. Заведует, т. е., начальство, т. е. Пушечное.
Петр Васильевич к нему издалека: уж больно суров...
— Господин мичман!
Начальство пушечное. Папенька бумажками заведует. Тоже начальство. Но бумажки — и... и пушки? Разница!
— Господин мичман, господин мичман!
И — подальше, подальше...
Ишь, зыркает...
— А ну!
Это — мичман, что ли? К нему, что ли?
Деру тогда...
Нача-а-альство, а внимание обратили. Значит, и Петр Васильевич — не пшик, — человек! Значит, и маменьке можно о правах заявить. А то — выдеру, выдеру... Человек! Начальством отмеченный!Такого выдери! Да-с.

12

У Петра-то Васильевича... и ленточка есть. С собою. От бескозырки. С надписью. И кончик у нее — бе-елый. От соли.
Ленточка и... и...
— Глаза у тебя, паря... морские. Синие, жуть.
И — глаза!
Поближе подобраться?
— Да ты не робей, паря!
Хохочет мичман. Зубами сверкает.
Чувствует мичман... душу родственную. С ленточкою. И глазами. Потому и хохочет.
— Ну! Ну! Не боись!
А кто боится?!!
С ленточкой и — глазами? Бояться?
— Да чтобы с места не того... pasaller, если того, — peur.
Хохочет мичман. Аж глазами прыгает.
— Хо-хо, с места... хо-хо...
Петр Васильевич и сами бы хихикнули-с, из вежливости, да как-то... нет, не страшно, — ответственно: как бы перед мичманом не goof.
Ах, effrayant, господа, effrayant...

13

Пушка у мичмана... Пу-ушка!
— Потрогать хочешь?
По...потрогать?
Петр Васильевич носом хлюпнул. От счастья. Пушку потрогать? Йих!
— Дура чугунная! Ишь, притихла.
Большая, страшная... Нет, нестрашная. Ни капельки!
— Притихла...
Трогает Петр Васильевич пушку...Те-оплая. Солнцем ее нагрело.
— Мо-олчит, не огрызнется.
Те-оплая.
— Эх, хорошо, что мир нонче. Хорошо, что пушка молчит. Ей-богу, хорошо. Ты-то, паря, не знаешь, как она разговаривает. Я — знаю. Нехорошо она разговаривает. Страшно.
Пу-ушка-то — ух... и язык у нее — особенный:
— У-у-ух...
Дрогнул Петр Васильевич.
Нет, уж лучше молчит, теплая и — молчит. Хорошо-с.

14

Мичман котелок поставили — перед Петром Васильевичем, поставили, крышку открыли-с.
— Провизия, паря!
Щи вроде. С виду. Сметана плавает. Капуста. А нет же, — провизия!
У Петра Васильевича соусы в брюхе — с грибами, шампиньонами, паста латинская, а есть, черт его, — хочется! Ведь провизия же. Не щи, не соусы! Провизия!
— Про...провизия!
И слюны полон рот, и в брюхе того...
— Да, паря, его не обманешь, брюхо-то. Чует оно. Оттого и урчит.
Не обманешь! Ни грибами, ни пастою.
— La cuisine simple de Russie.
Так маменька говорит. И морщится.
А господ Сергеев — смачно, с оттяжкою:
— Пр-р-ровизия!
И все, — заурчало оно, брюхо, т.е.
Не сметана с капустою — провизия! Так ее и растак!

15

— Да-а...
Мичман Сергеев.
— Да-а...
Петр Васильевич.
— Да, так и стоим. На страже!
Так и стоим. На страже. А чего?
— А чего? Известно, чего, — России.
Как России? Где она, Россия? Крым!
— Россия, паря, она — бо-ольшая... и — маленькая. Ты, например, — ма-аленькая.
Маленький?
Петр Васильевич на цыпочки встал. Вытянулся.
— Ма-аленькая, а тоже... Россия!
Кто Россия? Петр Васильевич? Россия?!
— И я — Россия. И — пушка. И — море.
— И... провизия?
— И провизия. Все — Россия. Ты — маленькая, я — побольше, море — еще больше, небо — совсем большая... Россия!
Россия...
— Вот море, теплое оно, понятное, родное, и небо — родное, и русское! Понимаешь? Русское! И море, и небо. Так-то, паря. Да.
— Да.
Петр Васильевич.
— Да.
Мичман Сергеев.
— Да-а...

16

А море-то, море... Ох, заливает мичман! На глаза похожее! Море!
— Ох...
Красота...
И день закончился. Вроде бы летний, вроде бы длинный, а уж и звезды рассыпало.
— Beauté, чтоб тебя!
И море шумит. Ласково так. Ла-а-асково.
— Élément sans limites!
Окунуться бы... да нельзя: дисциплина! Только от мичмана, а дисциплине — adieu?
Эх, закончился день...
Караси да соусы, да провизия, да... и все, — звезды рассыпало.
— Тоже мне, — дли-и-инный...
Ленточки не длиннее.

17, маменька

Маменька рот открыла...
— Сказку? Петичка, ты же... взрослый совсем!
Взрослый! А ежели опять — «бр-р-ратцы»?
Устал Петичка. Целый день — взрослый. Летний, длинный... Устал! 
— Сказку...
Петичка зе-е-евнул доверительно: сказку!
— Ох, Петичка...
Задумалась маменька, вспомнила, как Петичка в ночь предыдущую «строй держал».
— Сказку...
Петичка Ваську под бок: слушай, сволочь...
— Слушай... В Севастополе, в 1854-м, в июне... мальчик жил, на тебя похожий, только звали его — Петр Васильевич...
Засопел Петичка: про него сказка... ну, почти...
— Этот enfantadulte кормил своего кота карасями, и ждали его за окнами — море, Севастополь и длинный-предлинный день...

P. S.

Двадцатые числа августа в нескольких южных городах Украины превратились в большой праздник, посвященный Александру Грину – писателю, чье имя стало символом высокого и романтичного в русской литературе. В городах Украины и России, так или иначе связанных с биографией Грина, сто тридцать лет со дня рождения писателя отметили проведением фестивалей и выставок. В Одессе – городе, в котором великий романтик впервые увидел море, навсегда поразившее его воображение, - Александру Грину в 2010 году был посвящен четырехдневный фестиваль. Первый Международный Гриновский фестиваль в Одессе, главными организаторами которого выступили благотворительный фонд «Аве» и Одесская региональная организация Союза журналистов Украины, своей задачей назвал сохранение гриновских идеалов: романтики, верности, человеческой личности «просвеченной насквозь, как утренним солнцем», любовью к жизни, к душевной юности и верой в то, что человек в порыве к счастью способен своими руками творить чудеса. В рамках фестиваля были проведены ряд выставок и конкурсов, но основным из них стал конкурс малой прозы, организованный членами Одесской областной организации Конгресса литераторов Украины (Южнорусский Союз Писателей) – Людмилой Шарга и Сергеем Главацким. На литературный конкурс было прислано более 80 работ из 39 городов из населённых пунктов Украины, России, Беларуси, Германии, Норвегии. Работы оценивало компетентное жюри, в состав которого вошли журналист и искусствовед Евгений Голубовский (Одесса), писатели Станислав Айдинян (Москва), Евгения Бильченко (Киев), Алексей Торхов (Николаев), Игорь Потоцкий (Одесса), Александр Леонтьев (Одесса) и председатель жюри – Леонид Костюков (Москва). За несколько дней до открытия фестиваля были объявлены 11 финалистов конкурса. Победители же конкурса были объявлены в последний день фестиваля, на закрытии – 23 августа. Третье место занял одессит Сергей Шаманов с рассказом «У границы прибоя», второе – москвич Алексей Караковский с рассказом «Белое море, черная кошка», а первое место было присуждено Николаю Столицину из Евпатории за рассказ «Длинный-предлинный». Победители были объявлены вне зависимости от того, смогли они присутствовать на фестивале или нет – по количеству баллов, которые жюри выставляло в процессе анонимной оценки конкурсных работ.

---