Позапрошлое
- Расскажи о своем позапрошлом. Лете.
О лете? Тем летом коленно-разбитые дети
Под окнами особенно по-казачье-разбойничьи
Спорили. Никакой прямой речи о ничьей
Идти не могло: мол, жвачка и дружба –
Победители, или как там говорить нужно
Родителям. Наблюдатели с высоты тополя.
Все дорожки босоножками – истоптаны.
Не хватает огромных сапог, испытанных горами
И пары привезенных редких заболеваний, сами
Же хвастаются: видали?! из какой дали?
Во дворе перед другими магелланами из стали –
Отважные миши-димы-коли-трали-вали.
Летом особенно страшно смотреть на настенные
Часы (цифры так быстро меняются, попеременно
Спят и – опять). Тогда я сажусь с таким лицом,
Будто собираюсь учить немецкий и писать о том,
Как провожаю лето на поезд и на-всег-да
И машу ему вслед платком – вот ерунда.
И сжимаю в руках рисованные стихи в комок –
Он у горла стоит целый год, слышите, док-
Тор? Получается – бумажная птица, оригами –
Приносит испорченных детей, машет крыльями (руками?)
И кричит, кричит цитаты из Пушкина пушечным
Залпом. Я привязываю к нитке эту игрушечную
Птицу и отпускаю – на все! - во сне полетать вниз –
На этаж ниже в открытую форточку. Эй, там! Держись…
Эта форточка – пожалуй, самого странного моего соседа.
Он надевает свой белый пиджак в понедельник, в среду –
У него траур, а по вторникам он вовсе не выходит из дома,
Но слышно, как он напевает Баха. Всем прекрасно знакомо
Его «не так». До того, что иногда кажется, что циферблат –
Вместо лица, а руки – стрелки. Накален до ста тысяч ватт.
Когда я не сплю после десяти, он колотит мне в пол.
Думаю, головой. Он говорит, что меня надо на кол –
Я слишком громко слушаю какой-то ужасный бред.
А я на это показываю язык и отрицаю: вот и нет!
Когда я прыгаю по бордюру, он говорит: слезь!
А я продолжаю прыгать и думаю: в этом он весь.
Тогда он взвывает: тебе ведь тринадцать лет.
А я на это показываю язык и отрицаю: вот и нет!
Он садится к бабушкам на лавочке и говорит:
У вас картошка горит, а скоро упадет метеорит.
Он учит детей крутить карусель и лепить из песка,
Дети закатывают к небу-потолку глаза: тоска.
А тем летом он почернел. На плечах обвис
Серый пиджак. Он сутулил спину и вниз
Глаза опускал. Трижды валился в люк,
Рвал об острый сук пять рубашек и две пары брюк.
Он ходил на почту. Наверно, чего-то ждал.
А потом… Потом он вовсе пропал.
Я обыскала подвал,
Чердак.
Видно, этим летом будет не хватать его «не так».
- А как же птица? – спрашиваешь ты.
Мои руки прячутся в домик. Как улитки,
Как нарядные дети в гостях, как коты
Под диван. Закрываю за ними калитку –
Края рукавов (как молчание в трубку
Длинных, как твои письма, змеи, правила
Физики) сжимаю в ладонях и путаюсь в юбке –
Прыгаю в кресло (не тесно?). Я оставила
Книгу не запертой на дверные замки.
Утром открою – чисто. Ни единой строки.
Мои руки прячутся в домик. Твои глаза – в дно
Чашки. Этажом ниже спотыкаются на ф-но.
Моя бумажная птица так никогда и не вернется.
Бумага она, знаешь, рвется.
Да. Рвется.