Ватруша и Котофей Цап-царапович

---

С.Кочнев

Ватруша и Котофей Цап-царапович

Половина первая

- Посреди бескрайней зимы притулился к неохватной ели ветхий домишко и почти спрятался меж её лап, покрытых снеговыми варежками.

Когда-то неохватной ели не было совсем, а домишко был новенький, свежесрубленный. Тогда жила в нём пара молодых - муж да жена. Миша да Матрёна. И не было у них тогда почти ничего, кроме мечты о светлом времени, когда будет всё - и детишки, и разный скарб домашний, и коровка, и сад с наливными яблоками, и достаток и счастье. А чтобы мечта сбылась, работали муж да жена не разгибаясь с рассвета и до глубокой ночи.

Поработают, поработают, ввечеру повалятся на полати и ну мечтать. А как выглянет солнышко, снова работать начинают.

Незаметно утекли годы. Ель, что в первый год посадили семечком малым, великаном вызнялась и стала красавицей. Детишки, что родились у Миши и Матрёны, кто в младенчестве помер, кто в лихие годы сгинул без следа. Один любимый сынок остался, Васенька.

Достаток то прибывал, то таял, коровки и прочая живность домашняя то нарождались, то погибали… И как-то всё казалось, что вот оно, счастье, смотри, почти что наступает, а потом поворачивалась судьба боком, и уже, вроде, и нет счастья, а есть только работа и мечта, и снова работа.

Не заметили Миша да Матрёна, как немощными стали. Потом осталась Матрёна одна, потому как Миша, ухнув как-то тяжело горлом, споткнулся на пороге, да и остался лежать, ноги в домишке, голова под осенним дождём.

Порыдала Матрёна над покойным, обмыла, как положено, сама могилку вырыла, гроб да крест сколотила, схоронила мужа, сыну, Васеньке, весточку отправила. Так, мол, и так, не волнуйся и не расстраивайся, дорогой мой сыночка, а только Мишенька мой единственный, а твой родитель, господу душу изволил отдать третьего дня. Так что пиджак, что просила я привезти ему из городу, ты уж, светик мой, носи сам, а мне ничего не надо, только бы ты приехал повидаться. А как одна я теперь совсем стала, то тяжело мне с хозяйством управляться.

Отправила весточку и стала ждать. А чтобы не скучно ждать было, завела себе кота. Ой! Хороший, ласковый, мурлычет громко, о ноги трётся, игривый… Но иногда норов свой кошачий любит показать: то рушник в клочья когтями издерёт, то прыгнет из засады, играючись, да укусит носок Матрёнин. И придумала Матрёна назвать его Котофей Цап-царапович Кусакин-Рыболюбский. А может не придумала, а прочитала где-то? Только это полное, так сказать, наименование было, а коротко она его всегда Цапкой звала.

Вот и жили теперь в домишке под елью Матрёна и Котофей Цап-царапович. Жили себе, да Васятку ждали. И год ждали, и два, а он всё не едет к матушке, да не едет.

Какой-то грустный рассказ у меня получается. Ну, ничего, дальше веселее будет, потерпите немножко.

Наконец, сколько уж годков прошло и не знаю, приехал Васятка. Радость! Да не один приехал, меня с собой привёз. Я же никогда ещё у бабы Моти не бывал, не знал её, не видел, только иногда Василий мне её письма читал. Хорошие письма, добрые.

Ой! А я что, забыл про себя вначале сказать?

Я Ватруша. Только знаете, меня часто путают и ватрушкой зовут. Нет, я не обижаюсь, просто я же разве на ватрушку похож? Вот, посмотрите вот так, и вот так. Нисколько же не похож, правда?

Не будете путать? Ну и славненько.

Вот.

А я ведь раньше у Васеньки в камине проживал, а когда ремонт капитальный делали всему дому, камин зачем-то замуровали. Тогда я в электрический обогреватель переселился. Там хорошо, только тесновато было. А Василию перед обогревателем удобно было письма маменькины читать.

Вот, он разложит письма, обогреватель включит, залезет в кресло с ногами и вслух читает. Почитает, почитает, повздыхает, погорюет…

И так вот я про Матрёну всё-всё узнал.

Да.

Собрался он когда к ней ехать, то я тоже с ним решил податься. Там же печка русская, просторная… И, потом, на природе, опять же… Молоко своё - парное, топлёное - хлеб пахучий, там грибы, там ягоды… А вода в колодце - не то что городская!

Ну и поехали мы.

Матрёна выбежала нас встречать, а сама почему-то плачет. Радоваться бы да смеяться надо, а она - в слёзы.

Вася обнял её, стал утешать… Потом они на могилку Мишину пошли, а я в дом и сразу в печку поселился.

Ой, братцы мои! Красота! Тепло, просторно, не то, что в нашем камине, уж про обогреватель я вообще молчу. Благодать, одним словом!

Я всё-всё обсмотрел, удобно расположился, обустроился… Тут Матрёна с Васильком вернулись, и мы вечерять начали. Хорошо посидели, душевно. Матрёна свои фотокарточки показывала, Василий свои, что привёз, долго-долго говорили, про всё поговорили. Потом Василёк гитару взял. Тут я немножко побеспокоился – гитара старинная, потрескавшаяся, струны дребезжат. «Не получится, - думаю, - ничего». А Василёк ловко всё поправил, настроил инструмент и как запоёт: «Дивлюсь я на небо, та й думку гадаю! Чому я не сокил, чому не литаю?»

Ребята! Я и не подозревал, что он так здорово поёт. Наверное, как этот… Ну, как его? Ну, вот вертится на языке… Забыл… Ладно…

Долго пели песни, чай пили со смородиновым листом и с мёдом, Матрёна шанежки напекла, я такого объедения не помню…

Во! Вспомнил! Шаляпин!

Вот зря вот вы так смотрите, я же не смотрю на вас так. Потом, что тут смешного? Пока смешного ничего нет, можно не улыбаться. А!!! Вы не верите мне? А тогда знаете что? Вот послушайте. Ватрушей стать не так-то просто. Я в нашем городе всего двух Ватрушей знаю. Можно, конечно, Ватрушей сразу родиться, но таких случаев ещё не бывало. Ватруша – это призвание, к нему идти надо. Например, сначала домовым поработать, показать себя на поприще, так сказать, потом можно… Ой! Чуть не разболтал! У нас с этим строго, если что – фюить! – и вакансия свободна. Желающих полно.

Я же про другое совсем начал!

Так… Про что я начал говорить? Не помните? Про Шаляпина? Нет, про него я уже сказал… А! Про шанежки!

Моя бабушка тоже шанежки пекла, но у Матрёны шанежки, это просто какой-то… бланманже и даже вкуснее в сто раз.

И вот.

Падает у меня… Нет, у Василька… Не помню.

Падает кусочек шанежки на самый край стола. Ну, бывает, со всяким бывает, ничего страшного. Ничего страшного? Может для всех и ничего страшного, а когда из-под стола когтистая лапа! У меня аж мороз по коже…

 

Половина вторая

 

- А я даже не помню, сколько зим прошло, с тех пор, как я здесь поселился, кажется семь... а может восемь. Я сбился со счета. А в начале я зимы считал, потому что зимой к Маруське бегать трудновато, лапы мерзнут. Маруська рыжая, огненная прямо, как артистка из кино, и пахнет просто обалденно. А до деревни долго идти, ведь. Я время мышками привык мерять. Так вот, пока туда-сюда сбегаю, штук десять мог бы успеть поймать.

А бабушку я меряю рыбкой. Три рыбки в день - хорошая бабушка. Она еще раньше меня здесь, оказывается, поселилась, только она мне не мешает, я ее быстро к себе приучил, даже немножко подружился. Она добрая. Потрусь о ее ноги, похожу кругами, помяукаю, и она спешит мне рыбку достать, иногда кашу с мясцом положит, а бывает, что и просто мяска кусищу отвалит. А я за это ей мышек дарю. Наловлю и разложу рядочком у порога, чтобы она сразу увидела мой подарок. А ей нравится, она визжит и тапочками в меня кидает - играет со мной. Я тоже с ней играть люблю - она шаркает по полу, а я ее ловлю, поймаю и давай трепать и когтями, и зубами. Ей нравится, она визжит и веник к ней в руку прыгает, подлиза, и она меня им пытается догнать. Но я на веник не обижаюсь. Она же не понимает, что веник мне первый вражина. Что с нее возьмешь, старенькая уже... Веник на Федьку рыжего похож, такой же мохнатый и пахнет... невкусно. Федька, это Маруськин братик, но задира страшный. Первый раз когда меня встретил, как зашипит, как бросится! Я сначала даже думал, что это собака, по носу ему дал, а он не унимается... Нет, смотрю, вроде свой, нашенской породы. Не знаю, как бы мы поладили, но тут Маруська, ну и вобщем, не помню уже подробности, стали мы дружить все вместе, а чужих гонять.

Так я, когда мимо веника прохожу, всегда для порядка пошиплю на него, надуюсь, хвост распушу, чтобы толстым-толстым был, так же страшнее. И веник пугается, и стоит молча.

Впрочем, я не об этом начал рассказывать...

О чем я начал, уже не помню... Вы тоже помнить не можете, потому что я же ничего не успел...

Нет, помню, очень даже помню. Про вот про что.

Засиделся я как-то у Маруськи... хорошо нам было... Да! Федька потом еще подвалил. Попировали мы, чем бог послал, потерлись друг о друга. Натерлись так, что у меня даже в голове кружение получилось. Федька по каким-то важнявым делам отчалил, мы снова с Маруськой одни остались. А когда у меня в голове получается кружение, то становлюсь я больно охочим до ласки Маруськиной, ну и так далее. Вы, наверное, и так все поняли, могу подробности упустить? Вот и славно, подробности опустим...

Иду, значит, домой, к бабушке, лапы мёрзнут, а мне весело, хорошо, хвост сам трубой поднимается… Маруська перед глазами, и запах её… Ой! Иду, душа поёт!!! Запах Маруськин летает и вдруг… чужими запахло! «Что такое? – думаю, - Откуда? Кто? Зачем? Выселять будут?»

Захожу тихоненько, смотрю – сидят, песни поют. Меня не замечают, что мне, собственно, и надо. Я, значит, под стол и сижу, слушаю, когда про выселение говорить будут. Долго сидел, слушал. Не. Про выселение не говорят, а только поют и всякие истории вспоминают.

Но меня не тот мужчина смущал, что на нашей гитаре играл и песни знатно пел, он вроде как с бабушкой в родстве оказался, так что даже если и поселится к нам, то уж конечно не на печку. А вот другой субъект, которого я поначалу не очень разглядел, мне сразу не понравился.

Глаза у него такие… такие… не знаю, как сказать, их как будто и нет совсем. Смотрю и не понимаю, то ли в глаза его смотрю, то ли сквозь них… на стенку. Да и сам он какой-то… непонятный. Не пахнет. То есть у стола он пахнет столом, у печки – печкой, на табуретке – табуреткой, только чуть-чуть по-другому, а как – и не поймёшь. Уж на что у меня нос чуткий, а и то не уловил.

Короче, субъект этот не понравился мне мгновенно. Но только показывать этого я сразу не стал, а сижу спокойненько, жду, песни слушаю… Заслушался даже немножко. Мужчина так здорово пел! Бабушка подпевала… Потом она шанежки на стол поставила.

Если честно, то я эти шанежки ещё с утра унюхал. Она миску с ними зачем-то в одеяло закутала и на постель под подушку положила. Я бы нипочём в одеяло бы не кутал. Как можно такой запах… аромат божественный, можно сказать, в тряпку закутывать? Они же… Ну… это вам, скорее всего, не понять.

Поставила она, значит, шанежки на стол, и тут меня разобрало. Так бы все бы сразу съел бы! Облизываюсь, но сижу. Терплю. Присутствия не выдаю. «А вдруг, - думаю, - всё-таки про выселение обмолвятся?»

Долго терпел, очень долго, но когда у мужчины кусочек шанежки на стол упал, я не выдержал, потянулся, чтобы его ухватить. И ухватил уже, и почти что ко рту поднес, только этот, с прозрачными глазами, вдруг говорит на моем языке: «А ты, - говорит, - разрешения спросил? Ты, - говорит, - лапы вообще мыл сегодня или когда-нибудь, чтобы вот так запросто на стол ими лазать?»

Я чуть не поперхнулся.

«Вот, - думаю, - наглость какая! Я тебе покажу, как тут командовать!» И как въеду ему с правой всеми когтями!

Только лапа моя почему-то мимо пролетела, даже не задела ничего. Первый раз в жизни я промазал! «Ах, ты, так?! - думаю, - Уворачиваться от меня вздумал?!» И снова как въеду, теперь с левой! И, верите? Опять промазал! Тут уж я как выскочу, как прыгну на него! «Сейчас я тебя, паразита, поймаю! – думаю – Не уйдёшь от меня, вертлявый!» И всеми лапами хвать его! И по-разному хвать, и сверху, и снизу, и сбоку! И не могу поймать! И всё!!! Ускользает, негодяй, как я ни стараюсь!!!

Тут я, конечно, немного того... Задней лапой в сметану попал, блюдо с шаньгами на пол свернул... и цветы из вазы…

Бабушка как завизжит! Ей, наверное, очень понравилось?! А мужчина как вскочит! Сметаной ему прямо в лицо брызнуло. А веник, вражина, сам в бабушкину руку прыгнул, и они всей толпой за мной кинулись.

А вертлявый ну никак не даётся, ну никак!!!

Я за ним по кругу, он от меня, толпа за нами.

Короче...

Два дня мне бабушка рыбки не давала, а веник, как привязанный к её руке, ходил везде за ней, и, чуть меня увидит, так и трясётся, так и вертится в руке!

Но я ему потом это припомнил. Он у меня потом неделю по струнке в углу за печкой стоял.

 

Половина третья

 

- Чтобы вот так вот прыгать? Я и не знал, что это возможно. Впрочем, с котами я раньше общался мало и только по необходимости, а тут пришлось поневоле.

Нет, парнишка хороший оказался. Хвост у него – просто суперский, как у павлина, наверное. Я, правда, павлинов не видал, только слышал, как Василёк по телефону однажды кому-то там говорил про то, что кто-то другой, какой-то Алексей Твердобулков, распустил хвост, как павлин. А мурлычет… нет, не Твердобулков, а котейка мой! Трактор даже будет, пожалуй, потише.

Когда он на меня бросился, я даже сначала опешил. Это так смело было, так неожиданно, на меня ещё никто так не бросался.

Можно было, конечно, использовать, как там это у вас сейчас называется… не знаю… экслизив мой, или исплизив, или… не могу сказать.

Короче. Он бросился, я отвёл. Он снова бросился. Но такие броски для меня, что детские шалости. Знаете, вот когда Банник бросился на меня когда-то вот так, это было серьёзно. А когда кот – это так, баловство.

Только он не унимается – нападает и нападает, потом погнался за мной. «Ладно, пусть попробует догнать! - думаю, - Уморю его по-серьёзному!» И давай мы с ним круги нарезать по стенкам. Я, понятное дело, спереди, он за мной.

И уже даже догнал почти, ну, то есть, я ему немножко позволил догнать. Только тут как грохнет что-то! Как брякнет, как бумкнет! Как шмякнется!

«Ой! – думаю, - Пора остановиться!» Сам останавливаюсь, но для кота продолжаю бежать. И он, соответственно, продолжает гнаться.

Прислушиваюсь.

«Вж-ж-ж-ж-ж!!!! Мя-а-а-а-а-у-у-у-у!!!» – это он. «А-а!! А-а-а!!!! Стой, паразит!!!!» – это бабушка. Васёк молчит, только круги нарезает за бабушкой, в смысле, за мамой евойной, своёйной, ну, не важно, бегает по домику, за котом гоняется.

«Устал, - думаю, - я чё-та. Пусть они порезвятся, физкультуру поделают, а я пока поем манёха».

Ну и запустил этого, ну, по-вашему, двойника. И он так лихо, знаешь, рванул, они за ним, а я к шанежкам пристроился… Они-то шанежек все уже поели, а я… вот только сейчас и успел.

Да, правда! Вкуснющие шанежки были! Я две штуки съел. Съел бы ещё, наверное, только наелся… почти. Я, извиняюсь, фигуру берегу. Ну, то есть, стараюсь не полнеть, по возможности. Когда-то я, знаете, очень э… полный был. Только это давно-давно было. А потом начал замечать, что тесновато мне в камине стало, и шнурки как-то трудно завязывать. И так пристроюсь, и так, а всё никак завязать не получается, и другие разные неприятности начали происходить. Мелочь, вроде, ерунда, но как-то неприятно. Мучился-мучился не помню сколько, а потом мне знакомая одна, только вы ничего такого не подумайте, просто знакомая… Мы на конференции одной рядом сидели, ну, и познакомились. Там всё больше про телекинез, про эту, как её… ну… передачу на расстояние этих… мыслей… не помню, как называется… А нам-то это не так чтобы интересно. То есть, интересно, конечно, но не по нашему профилю. Ладно. Познакомились, разговорились, в перерыве я её пирожками угостил… У меня с собой были… Шесть штук. Два с брусникой, один со щавелем и остальные без начинки. Так она без начинки все и съела…

Нет, мне жалко… Ну, разве только чуть-чуть, потому что потом она и остальные тоже съела, я даже моргнуть не успел... А зато она мне про шнурки и про всякое такое глаза, можно сказать, открыла. Наставила, как говорится, на путь. И вот.

Да! Сбился я, что-то.

Короче, бегают они за двойником, круги нарезают, а я шанежки лопаю… Вкуснющие! Сил нет! Ой, я уже об этом говорил…. Вот же пропасть какая, забыл я, про что дальше нужно.

Ладно, не беда. Вы давайте, пока передохните, чайку там, кофейку попейте или, там чего другого, а я, знаете чего? Я посплю чуток, а то устал чё-та, мысли путаются. Вот. А как передохнёте, я уже высплюсь, и дальше буду рассказывать. Если вам, конечно, интересно. А если не интересно, то тогда не буду. Всё? Договорились? Ну, пока!

Стоп! Или даже вот как сделаем… Не буду я спать! Я продолжение вспомнил. В смысле, когда мы со знакомой пирожков поели, и про шнурки она меня просветила, то кончился перерыв, и вторая часть началась. Только тут мне стало совсем непонятно. То ли у докладчика с дикцией чего-то там случилось, то ли у меня в голове какие-то детали не сомкнулись, но что такое фен, я давно сам по себе знаю, а вот зачем докладчик всё время с восторгом убеждал меня: «Фен шуй!», я совсем не понял. Куда его «шовать»? Зачем его туда «шовать»? По-моему феном хорошо волосы сушить, травяные сборы разные и грибы. Ведь так?

А знаете что? Это всё-таки с дикцией у него запендюлина случилась, я вспомнил. Точно! Он потом ещё про что-то долго рассказывал и всё говорил: «Цугун!» Я, конечно, слушал уже совсем почти никак, мне интереснее было со знакомой. Вот. Но даже я знаю, хотя от всяких там заводов стараюсь подальше держаться, что выплавляют чугун, а никакой не цугун.

Хотя, может, у них там всё наоборот…

 

На этом обрываются записи в блокноте, найденном мной однажды у двери подъезда.

Не знаю, кому принадлежал этот блокнот, хозяин так и не объявился, хотя я написал от руки десятка три объявлений и развесил их на всех подъездах в нашем районе.

Не знаю также, кто такой Ватруша. Вероятно, персонаж это вымышленный. Хотя должен вам сказать, что когда я заканчивал аккуратно перепечатывать последнюю страницу, кто-то над самым ухом сказал негромко: «Цугун напиши через букву «у», так будет лучше». Мгновенно вспотев от неожиданности, я резко обернулся – в комнате никого не было, кроме моей кошки. Она посмотрела на меня с каким-то особым, как мне показалось, прищуром и продолжала заниматься любимым делом – вылизывать живот.

Я встал, прошёлся по квартире… Квартира у меня однокомнатная, так что прошёлся – это громко сказано, я просто сделал три шага от стола и выглянул в коридор. Там было, как обычно, пусто. Осмелев, я вышел на кухню и от неожиданности чуть не вздрогнул – посуда была вымыта и аккуратно покоилась на нужных полках. Кто это сделал, я не знаю. Я в тот вечер посуду помыть ещё не успел. Клянусь!

 

© С.Кочнев, 2014 г.

 

---