Она читала Сухомлинского
Дата: 17 Квітня 2010 | Категорія: «Поза рубриками» | Перегляди: 1271 | Коментарів: 21
Автор_ка: Татьяна Орбатова (Всі публікації)
Что именно она прочитала у Сухомлинского, и что тот писал о пользе кипяченого молока во время большой перемены, не знаю по сей день. Но Нина Сергеевна (она же – совсем молодая учительница начальных классов и обладательница огромных ногтей, тщательно закрашенных розовым лаком) настойчиво ратовала за то, чтобы все без исключения первоклашки на большой перемене шли стройными рядами в столовую и там (непременно с удовольствием) ели сладкие ватрушки, запивая их кипяченым молоком. Наши родители, в основном, благосклонно относились к такому мероприятию. Но не моя мама. Ей было известно, что может сделать с моим организмом одна маленькая молочная пенка. Она-то знала, что молоко я пила только в деревне, причем некипяченое, добытое бабушкой в процессе доения коровы Зорьки. Все это было сообщено Нине Сергеевне на родительском собрании.
- Читайте Сухомлинского! Нельзя идти на поводу детских прихотей и вкусовых предпочтений. Я докажу, насколько сильно вы ошибаетесь, - гордо подняв голову, произнесла учительница.
Сейчас могу сказать – она была очень симпатичной, но весьма далекой от понимания того, кто такие – дети. Создавалось впечатление, что Нина Сергеевна родилась сразу взрослой. Своих детей у нее не было, зато под ее руководством – класс из сорока маленьких человечков, глазеющих на нее, как на божество. Но лично меня в первую очередь завораживали ее ногти. Особенно, когда она подносила руку к моему носу и говорила:
- Будешь гулять по классу во время урока, поставлю вот такую единицу!
Судя по расстоянию между ногтями большого и указательного пальцев, единица предполагалась весьма внушительных размеров, скорее похожая на гвоздь, чем на аккуратную циферку. Я на несколько секунд отвлекалась от похода к партам, за которыми сидели мои дворовые друзья и подруги, садилась на свое место, замирая от игры воображения и представляя, как из пальцев учительницы выплывает огромный гвоздь, исчезая в моем дневнике в виде закладки. Фантазировала недолго. Во время урока столько всего интересного происходит! Например, почему Алка и Лорка (двойняшки) хихикают, глядя в окно? И мне надо посмотреть! Или почему Валерка залез под парту и так долго роется в портфеле? Надо ему помочь, вдруг он пенал потерял в огромных коридорах своей невыносимо громоздкой сумки. А что там жует Вовка, шелестя фольгой? Не шоколадку ли?
Такая "отвеянность" успела раздразнить Нину Сергеевну, поэтому мама не смогла убедить учительницу не поить меня кипяченым молоком. Во время большой перемены нас дружными рядами повели в столовую. Какая она большая, чистая и красивая! Это мне запомнилось при первом взгляде на нее. Потом было молоко. Оно белело в граненых стаканах, красовавшихся на всех столах. Рядом со стаканами вкусно нахохлились плюшки. Зная, что такое молоко не мой напиток, я ела плюшку, посыпанную сахаром, совсем не сетуя, что ее нечем запить. Но Нину Сергеевну беспокоила еда всухомятку.
- Пей молоко, Татьяна! – сказала она, как отрезала.
- Не хочу, - ответила я.
- Придется! Когда вырастешь, почитаешь Сухомлинского, все поймешь, - строго сказала она.
- Но я не могу его пить! Мне противно!
- Надо пить через "немогу"! Иначе ты не сможешь усвоить следующий урок.
Что такое – не усвоить следующий урок, мне было непонятно, но звучало устрашающе. Я героически поднесла к губам стакан с молоком. Сделала глоток, но мой язык сразу же наткнулся на что-то плотное, склизкое, стремящееся за этим молоком внутрь моего тела. На несколько секунд я замерла, не зная, что предпринять. Но Нина Сергеевна внимательно наблюдала за моим глотательным рефлексом.
- Глотай! – сказала она. Я зажмурилась, при этом почему-то вспомнив художественный фильм, где взрослые периодически кричали друг другу "вира - майна", и проглотила. Пенка поползла внутрь, а воображение сразу же нарисовало гусеницу, втискивающуюся в мой желудок. Невыносимое мучение! Валерка, глядя на меня, высунул язык и я с ужасом увидела, что там свернулась пенка, похожая на белого червяка или личинку. Гусеница, ползущая в мой желудок, остановилась на полпути, затем стремительно понеслась в обратном направлении, потащив за собой молоко, булочку, а заодно и завтрак. Удивительное чувство облегчения буквально затопило меня, а заодно и всех, кто стоял рядом. Оно красовалось на столе, стульях, полу, на одежде Нины Сергеевны и некоторых детей. На моем лице (я это чувствовала) светилась улыбка блаженства. Но недолго, так как облегчение, приняв весьма материальные, хоть и расплывчатые формы, источало отнюдь не благородные запахи. Первым не выдержал Валерка, а за ним и все, кто был "облагорожен" моим чувством облегчения. Цепная реакция нарастала, и в считанные минуты столовая превратилась в необходимую для броуновского движения среду. Дети хаотично стремились к выходу, пытаясь сдерживать нарастающее давление изнутри. Из первоклашек сдержанными никто не добегал. Старшеклассники, пришедшие в столовую за соком и сосисками, запеченными в тесте, были проворней – но даже их накрывало чувство облегчения, правда, некоторых – за пределами столовой. Цепная реакция продолжалась, пока последний школьник не покинул помещение. Рассказывали, что еще несколько часов после этого школа находилась в плотном шлейфе напряжения – работницы столовой и учителя, устранявшие последствия увлечения Нины Сергеевны Сухомлинским, несмотря на то, что пытались зажимать носы руками, платками и тем, что попадало под руку, не по одному разу спонтанно облегчали свое невыносимое давление изнутри, при этом кляня на чем свет стоит весь учебный процесс и гороно, придумавшее всех без исключения детей поить кипяченым молоком.
Никто из нашего класса не смог усвоить урок после большой перемены. Урока не было. Нас отмывали, отпаивали водой, выводили на свежий воздух. На следующий день все снова отправились в столовую. Но без меня. Мне принесли в класс стакан томатного сока и булочку. Я сидела в пустой комнате и смотрела в окно. За дверью слышался шум детворы, вовсю отвязывающейся во время большой перемены. А мне было хорошо и спокойно! Любимый сок, булочка и… небо, улыбающееся сквозь листву огромного клена.
- Читайте Сухомлинского! Нельзя идти на поводу детских прихотей и вкусовых предпочтений. Я докажу, насколько сильно вы ошибаетесь, - гордо подняв голову, произнесла учительница.
Сейчас могу сказать – она была очень симпатичной, но весьма далекой от понимания того, кто такие – дети. Создавалось впечатление, что Нина Сергеевна родилась сразу взрослой. Своих детей у нее не было, зато под ее руководством – класс из сорока маленьких человечков, глазеющих на нее, как на божество. Но лично меня в первую очередь завораживали ее ногти. Особенно, когда она подносила руку к моему носу и говорила:
- Будешь гулять по классу во время урока, поставлю вот такую единицу!
Судя по расстоянию между ногтями большого и указательного пальцев, единица предполагалась весьма внушительных размеров, скорее похожая на гвоздь, чем на аккуратную циферку. Я на несколько секунд отвлекалась от похода к партам, за которыми сидели мои дворовые друзья и подруги, садилась на свое место, замирая от игры воображения и представляя, как из пальцев учительницы выплывает огромный гвоздь, исчезая в моем дневнике в виде закладки. Фантазировала недолго. Во время урока столько всего интересного происходит! Например, почему Алка и Лорка (двойняшки) хихикают, глядя в окно? И мне надо посмотреть! Или почему Валерка залез под парту и так долго роется в портфеле? Надо ему помочь, вдруг он пенал потерял в огромных коридорах своей невыносимо громоздкой сумки. А что там жует Вовка, шелестя фольгой? Не шоколадку ли?
Такая "отвеянность" успела раздразнить Нину Сергеевну, поэтому мама не смогла убедить учительницу не поить меня кипяченым молоком. Во время большой перемены нас дружными рядами повели в столовую. Какая она большая, чистая и красивая! Это мне запомнилось при первом взгляде на нее. Потом было молоко. Оно белело в граненых стаканах, красовавшихся на всех столах. Рядом со стаканами вкусно нахохлились плюшки. Зная, что такое молоко не мой напиток, я ела плюшку, посыпанную сахаром, совсем не сетуя, что ее нечем запить. Но Нину Сергеевну беспокоила еда всухомятку.
- Пей молоко, Татьяна! – сказала она, как отрезала.
- Не хочу, - ответила я.
- Придется! Когда вырастешь, почитаешь Сухомлинского, все поймешь, - строго сказала она.
- Но я не могу его пить! Мне противно!
- Надо пить через "немогу"! Иначе ты не сможешь усвоить следующий урок.
Что такое – не усвоить следующий урок, мне было непонятно, но звучало устрашающе. Я героически поднесла к губам стакан с молоком. Сделала глоток, но мой язык сразу же наткнулся на что-то плотное, склизкое, стремящееся за этим молоком внутрь моего тела. На несколько секунд я замерла, не зная, что предпринять. Но Нина Сергеевна внимательно наблюдала за моим глотательным рефлексом.
- Глотай! – сказала она. Я зажмурилась, при этом почему-то вспомнив художественный фильм, где взрослые периодически кричали друг другу "вира - майна", и проглотила. Пенка поползла внутрь, а воображение сразу же нарисовало гусеницу, втискивающуюся в мой желудок. Невыносимое мучение! Валерка, глядя на меня, высунул язык и я с ужасом увидела, что там свернулась пенка, похожая на белого червяка или личинку. Гусеница, ползущая в мой желудок, остановилась на полпути, затем стремительно понеслась в обратном направлении, потащив за собой молоко, булочку, а заодно и завтрак. Удивительное чувство облегчения буквально затопило меня, а заодно и всех, кто стоял рядом. Оно красовалось на столе, стульях, полу, на одежде Нины Сергеевны и некоторых детей. На моем лице (я это чувствовала) светилась улыбка блаженства. Но недолго, так как облегчение, приняв весьма материальные, хоть и расплывчатые формы, источало отнюдь не благородные запахи. Первым не выдержал Валерка, а за ним и все, кто был "облагорожен" моим чувством облегчения. Цепная реакция нарастала, и в считанные минуты столовая превратилась в необходимую для броуновского движения среду. Дети хаотично стремились к выходу, пытаясь сдерживать нарастающее давление изнутри. Из первоклашек сдержанными никто не добегал. Старшеклассники, пришедшие в столовую за соком и сосисками, запеченными в тесте, были проворней – но даже их накрывало чувство облегчения, правда, некоторых – за пределами столовой. Цепная реакция продолжалась, пока последний школьник не покинул помещение. Рассказывали, что еще несколько часов после этого школа находилась в плотном шлейфе напряжения – работницы столовой и учителя, устранявшие последствия увлечения Нины Сергеевны Сухомлинским, несмотря на то, что пытались зажимать носы руками, платками и тем, что попадало под руку, не по одному разу спонтанно облегчали свое невыносимое давление изнутри, при этом кляня на чем свет стоит весь учебный процесс и гороно, придумавшее всех без исключения детей поить кипяченым молоком.
Никто из нашего класса не смог усвоить урок после большой перемены. Урока не было. Нас отмывали, отпаивали водой, выводили на свежий воздух. На следующий день все снова отправились в столовую. Но без меня. Мне принесли в класс стакан томатного сока и булочку. Я сидела в пустой комнате и смотрела в окно. За дверью слышался шум детворы, вовсю отвязывающейся во время большой перемены. А мне было хорошо и спокойно! Любимый сок, булочка и… небо, улыбающееся сквозь листву огромного клена.
2007.
0
За это в школе получала единицы по поведению, а папу моего учителя обвиняли в чрезмерном либерализме. 
