"Смерть и жизнь во власти языка..."
Дата: 06 Лютого 2010 | Категорія: «Оповідання» | Перегляди: 1049 | Коментарів: 79
Автор_ка: Татьяна Орбатова (Всі публікації)
- Мам! Зачем они все деревянные?
- Не зачем, а почему. Их сделали такими...
- Кто?
- Тот, кто их сотворил, сынок.
- А он тоже деревянный, или как папа Карло – живой?
- Кто его знает! Может быть, деревянный...
Митя был чувствительным мальчиком. Он смотрел на детали человеческой плоти, которые взрослые называли руками, ногами, головой, туловищем и удивлялся: почему они такие скрипучие?
- Хрии-хрии, – скрипели ноги мамы.
- Хря-хря, – руки папы.
- Скрах-скрах, – шея дедушки.
"Хорошо, что я бабушку не знал, а то совсем не спал бы. Но, может, она не скрипела?" – думал Митя.
Скрип не прекращался ни днем, ни ночью. Чтобы заглушить звук, мешающий жить, мальчик затыкал уши ватой и углублялся в чтение стихов. Поэты всегда будоражили его воображение, причем не только творениями, но и своим существованием. Когда-то в одной телевизионной передаче толстая тетенька вещала о странных талантливых и одновременно несчастных поэтах, которые не могли примириться с этой жизнью и поэтому создавали свой неповторимый, ведомый только им мирок, в который впускали особенно понятливых или таких же чокнутых, как они сами. Про чокнутых сказала не тетенька, а папа. Он не признавал поэтов, называя их "не в себе".
Пока Митя был маленьким, он верил папе, считая "не в себе" всех, кто не был похож на папу. Но однажды мальчик увидел, как плачет мама.
- Тик-тик, – скрипели слезы по ее щекам.
- Хры-хры, – хрустели костяшки папиных пальцев.
Они развелись. Папа обзавелся деревянной куклой Машей, кожа которой скрипела, когда она мыла руки и лицо с мылом, а Митя окончательно и бесповоротно решил стать поэтом. Чтобы войти в образ он отрастил себе волосы, стал пить вино… много вина, и однажды Муза явилась к нему. Первые стихи Мити были о скрипе колеса жизни. Затем о скрипучих стенах, которые пугают детей своей неопределенностью. Его спрашивали, почему он ничего не пишет о душе, но у него на этот вопрос не было ответа. Скрип души он не слышал.
Митя пил, гулял и трепал свою Музу за косы. В знак благодарности сия покладистая дева дарила ему вдохновение. Понравилось Мите трепать косы. Поэтому первую девушку, которую он выбрал объектом для трепки, заставил отращивать волосы. Катя (ее так звали) была не прочь. Но косы росли медленно, зато скрипела она по-черному. Такой чернухи не выдержало даже Митино поэтическое терпение. Расставание прошло болезненно. Потрепав напоследок друг другу нервы, они расстались врагами.
Второй была Дина.
Дин-дин-дин, – звучал ее голосок с еле уловимым скрипом.
И Митя решил – судьба. Но это была лишь ее ирония. Дина умело маскировала свой скрип звуками нежного голоска, но ночью во сне скрипела так, что лошади Митиных сновидений останавливались. От бессонницы и 25 кадра голоса любимой Митя перестал слышать Музу. Пришлось выбирать, и он выбрал Музу. Она, по крайней мере, давала трепать косы и дарила необходимое Мите вдохновение.
Расставшись с Диной, Митя обзавелся сарказмом и принялся коллекционировать кукол. Резиновые, деревянные, пластмассовые, худые, толстушки, грациозные "кобылки"... разными были куклы. И во всех он искал одно – отсутствие скрипа. Но они скрипели. Митя пил все больше вина, потом перешел на водочку. Муза все ему прощала и на некоторое время даже лишала слуха. В кромешной тишине он наблюдал за куклами, ласкал их, кормил, водил в кино, на дискотеки, в рестораны... А потом все начиналось сначала – возвращался слух.
Митя совсем отчаялся. Его бесил звук этой жизни и отсутствие понимания у кукол. Как-то вечером его голову посетила мысль:
- А что если научить кукол стихи сочинять? Может быть, тогда они скрипеть перестанут?
Изрядно потрепав Музу за косы, он приказал ей одарить особенно любимых кукол талантом стихосложения. Муза была мазохистской и согласилась, в обмен на то, что Митя будет чаще трепать ее за косы. Когда куклы заговорили стихами, Митя воспрянул духом – перестал пускаться во все тяжкие, надел белый костюм, побрился, постригся. Но... куклы могли говорить только его стихами, и в их устах они звучали пошло. Митя искал смысл в том, что лилось из уст его любимиц, а находил лишь свои собственные умозаключения, отягощенные невыносимым скрипом.
- За что мне такие мучения? Неужели для того, чтобы перестать слышать этот дурацкий звук, я должен умереть?
Однажды ночью, когда Митя выпил две бутылки вина и, "заполировав" его пивом, отключился, словно испорченное радио, его посетили Музы Великих поэтов. Они смотрели на парня, опухшего от слез и спиртного, и совещались. Одни Музы предлагали освободить Митю от страданий, сократив ему срок пребывания на Земле. Другие настаивали на том, что ему всего лишь следует почистить фильтры восприятия. Музы спорили, но решения не находили. И тут самая молчаливая Муза весело рассмеялась. От ее смеха в темной комнате возникла узкая полоска света. Свет был легким, почти невидимым, но его присутствия было достаточно, чтобы во всем Мире воцарилась тишина. Митя проснулся и увидев в комнате столпотворение Муз, принялся изо всех сил тереть кулаками глаза, думая, что его посетила белая горячка. Но Музы не исчезали, а мир не скрипел. Испугался Митя, заметался по комнате в поисках выхода, но не нашел дверей. Пытался отыскать окна, но не было их во всей квартире. Митя закричал в отчаянии, и вдруг что-то невидимое коснулось его головы. Он затих, прислушиваясь к себе, и… услышал противный скрип, мучивший его с детства. Какофония звуков исходила вовсе не от Мира, а из глубины Митиной души. Митя плакал, узнавая ненавистные ему "хры-хры", "скры-скры", "тик-тик", "скрах-скрах", "дин-дин"… Его плечи сотрясались от рыданий, когда он понял, что его Муза была всего лишь отражением этого скрипа, а не Великим Замыслом.
Улыбнулись Музы, а одна из них, самая молчаливая, произнесла тихо:
- Смерть и жизнь во власти языка... Всегда помни об этом!
И Музы исчезли, унося с собой скрип Митиной души.
...Это утро было необычным. Митя сидел на кровати, наблюдая за восходом солнца. Он глядел в окно, наслаждаясь картиной зарождения нового дня, а в его душе зрели какие-то слова. Взяв лист бумаги и ручку, он записал:
"Обложили люди свои души налогом. Плачут души – налог велик. Слова текут, словно песок в часах, уплотняясь содержанием. Буквы закона припечатывают материю к жертвенному кресту, лишая песни. Напряжение рождает ответ, но слова ответа – искажение. Закрыты двери Материи, но нет защиты. Замкнуты замки, но ключи утеряны. Пусты окна, но забиты широкими досками. Нет света, нет воздуха – пыль и паутина. Убрать, расчистить и видеть... Видеть плоды своих действий. Раскачаться на качелях и прыгнуть. Раскинуть руки и полететь… Не в одиночество – в источник. Стать Источником, оставаясь сознанием. Осознавать не слова, а суть. Стать Сутью, рождая радугу взаимодействий, а не сухие определения. И лететь! Забытое чувство Свободы..."
- Не зачем, а почему. Их сделали такими...
- Кто?
- Тот, кто их сотворил, сынок.
- А он тоже деревянный, или как папа Карло – живой?
- Кто его знает! Может быть, деревянный...
Митя был чувствительным мальчиком. Он смотрел на детали человеческой плоти, которые взрослые называли руками, ногами, головой, туловищем и удивлялся: почему они такие скрипучие?
- Хрии-хрии, – скрипели ноги мамы.
- Хря-хря, – руки папы.
- Скрах-скрах, – шея дедушки.
"Хорошо, что я бабушку не знал, а то совсем не спал бы. Но, может, она не скрипела?" – думал Митя.
Скрип не прекращался ни днем, ни ночью. Чтобы заглушить звук, мешающий жить, мальчик затыкал уши ватой и углублялся в чтение стихов. Поэты всегда будоражили его воображение, причем не только творениями, но и своим существованием. Когда-то в одной телевизионной передаче толстая тетенька вещала о странных талантливых и одновременно несчастных поэтах, которые не могли примириться с этой жизнью и поэтому создавали свой неповторимый, ведомый только им мирок, в который впускали особенно понятливых или таких же чокнутых, как они сами. Про чокнутых сказала не тетенька, а папа. Он не признавал поэтов, называя их "не в себе".
Пока Митя был маленьким, он верил папе, считая "не в себе" всех, кто не был похож на папу. Но однажды мальчик увидел, как плачет мама.
- Тик-тик, – скрипели слезы по ее щекам.
- Хры-хры, – хрустели костяшки папиных пальцев.
Они развелись. Папа обзавелся деревянной куклой Машей, кожа которой скрипела, когда она мыла руки и лицо с мылом, а Митя окончательно и бесповоротно решил стать поэтом. Чтобы войти в образ он отрастил себе волосы, стал пить вино… много вина, и однажды Муза явилась к нему. Первые стихи Мити были о скрипе колеса жизни. Затем о скрипучих стенах, которые пугают детей своей неопределенностью. Его спрашивали, почему он ничего не пишет о душе, но у него на этот вопрос не было ответа. Скрип души он не слышал.
Митя пил, гулял и трепал свою Музу за косы. В знак благодарности сия покладистая дева дарила ему вдохновение. Понравилось Мите трепать косы. Поэтому первую девушку, которую он выбрал объектом для трепки, заставил отращивать волосы. Катя (ее так звали) была не прочь. Но косы росли медленно, зато скрипела она по-черному. Такой чернухи не выдержало даже Митино поэтическое терпение. Расставание прошло болезненно. Потрепав напоследок друг другу нервы, они расстались врагами.
Второй была Дина.
Дин-дин-дин, – звучал ее голосок с еле уловимым скрипом.
И Митя решил – судьба. Но это была лишь ее ирония. Дина умело маскировала свой скрип звуками нежного голоска, но ночью во сне скрипела так, что лошади Митиных сновидений останавливались. От бессонницы и 25 кадра голоса любимой Митя перестал слышать Музу. Пришлось выбирать, и он выбрал Музу. Она, по крайней мере, давала трепать косы и дарила необходимое Мите вдохновение.
Расставшись с Диной, Митя обзавелся сарказмом и принялся коллекционировать кукол. Резиновые, деревянные, пластмассовые, худые, толстушки, грациозные "кобылки"... разными были куклы. И во всех он искал одно – отсутствие скрипа. Но они скрипели. Митя пил все больше вина, потом перешел на водочку. Муза все ему прощала и на некоторое время даже лишала слуха. В кромешной тишине он наблюдал за куклами, ласкал их, кормил, водил в кино, на дискотеки, в рестораны... А потом все начиналось сначала – возвращался слух.
Митя совсем отчаялся. Его бесил звук этой жизни и отсутствие понимания у кукол. Как-то вечером его голову посетила мысль:
- А что если научить кукол стихи сочинять? Может быть, тогда они скрипеть перестанут?
Изрядно потрепав Музу за косы, он приказал ей одарить особенно любимых кукол талантом стихосложения. Муза была мазохистской и согласилась, в обмен на то, что Митя будет чаще трепать ее за косы. Когда куклы заговорили стихами, Митя воспрянул духом – перестал пускаться во все тяжкие, надел белый костюм, побрился, постригся. Но... куклы могли говорить только его стихами, и в их устах они звучали пошло. Митя искал смысл в том, что лилось из уст его любимиц, а находил лишь свои собственные умозаключения, отягощенные невыносимым скрипом.
- За что мне такие мучения? Неужели для того, чтобы перестать слышать этот дурацкий звук, я должен умереть?
Однажды ночью, когда Митя выпил две бутылки вина и, "заполировав" его пивом, отключился, словно испорченное радио, его посетили Музы Великих поэтов. Они смотрели на парня, опухшего от слез и спиртного, и совещались. Одни Музы предлагали освободить Митю от страданий, сократив ему срок пребывания на Земле. Другие настаивали на том, что ему всего лишь следует почистить фильтры восприятия. Музы спорили, но решения не находили. И тут самая молчаливая Муза весело рассмеялась. От ее смеха в темной комнате возникла узкая полоска света. Свет был легким, почти невидимым, но его присутствия было достаточно, чтобы во всем Мире воцарилась тишина. Митя проснулся и увидев в комнате столпотворение Муз, принялся изо всех сил тереть кулаками глаза, думая, что его посетила белая горячка. Но Музы не исчезали, а мир не скрипел. Испугался Митя, заметался по комнате в поисках выхода, но не нашел дверей. Пытался отыскать окна, но не было их во всей квартире. Митя закричал в отчаянии, и вдруг что-то невидимое коснулось его головы. Он затих, прислушиваясь к себе, и… услышал противный скрип, мучивший его с детства. Какофония звуков исходила вовсе не от Мира, а из глубины Митиной души. Митя плакал, узнавая ненавистные ему "хры-хры", "скры-скры", "тик-тик", "скрах-скрах", "дин-дин"… Его плечи сотрясались от рыданий, когда он понял, что его Муза была всего лишь отражением этого скрипа, а не Великим Замыслом.
Улыбнулись Музы, а одна из них, самая молчаливая, произнесла тихо:
- Смерть и жизнь во власти языка... Всегда помни об этом!
И Музы исчезли, унося с собой скрип Митиной души.
...Это утро было необычным. Митя сидел на кровати, наблюдая за восходом солнца. Он глядел в окно, наслаждаясь картиной зарождения нового дня, а в его душе зрели какие-то слова. Взяв лист бумаги и ручку, он записал:
"Обложили люди свои души налогом. Плачут души – налог велик. Слова текут, словно песок в часах, уплотняясь содержанием. Буквы закона припечатывают материю к жертвенному кресту, лишая песни. Напряжение рождает ответ, но слова ответа – искажение. Закрыты двери Материи, но нет защиты. Замкнуты замки, но ключи утеряны. Пусты окна, но забиты широкими досками. Нет света, нет воздуха – пыль и паутина. Убрать, расчистить и видеть... Видеть плоды своих действий. Раскачаться на качелях и прыгнуть. Раскинуть руки и полететь… Не в одиночество – в источник. Стать Источником, оставаясь сознанием. Осознавать не слова, а суть. Стать Сутью, рождая радугу взаимодействий, а не сухие определения. И лететь! Забытое чувство Свободы..."
2005 г.
0
