Памятник
Дата: 09 Жовтня 2009 | Категорія: «Оповідання» | Перегляди: 996 | Коментарів: 1
Автор_ка: Саша Лабузов (Всі публікації)
В детстве я не понимал названия улицы Интернационалистов.
С проспектом Металлургов все было ясно. Дружбы народов - еще куда ни шло. Харьковская не вызывала подозрений. Чапаева - не обсуждалась. Интернационалисты казались головоломкой.
На помощь пришло сочетание «воины-интернационалисты»: ими оказались уже известные «афганцы». Это слово я знал с самого раннего детства. Были обрывки непонятных взрослых разговоров. Был телевизор.
Потом появился памятник. Фигура молодого солдата, запрокинувшего голову в небо и медленно оседающего наземь, прижавшись спиной к одной из двух обступивших его скал. В правой руке солдат держал автомат Калашникова. Левой схватился за сердце.
Потом выяснилось, что в моем подъезде живут сразу трое «афганцев».
Первый из них - отец семейства и хроник по совместительству - снискал известность как Афганец. Афганец был добродушным и смирным мужиком в два метра ростом. Худой как жердь, он носил усы и мордовал своих домашних, когда запивал. То есть почти беспробудно. Семья крепилась. Но в итоге все-таки перебралась к родственникам. И Афганец захандрил. По вечерам, дойдя до кондиции, он высовывался из выходившего во двор окна опустевшей квартиры и с надрывом в голосе оповещал: «Нэма любви!» Ежевечерние заклинания подействовали: спустя некоторое время семья вернулась. А еще немного погодя, Афганец, у которого обнаружилась открытая форма туберкулеза, тихо и незаметно помер.
Дяде Мише, соседу с седьмого этажа, невредимым вернувшемуся из Афгана, отняли ноги уже на гражданке. Подвыпив в гостях, он возвращался домой. Вместе с женой. Та разозлилась на пьянчугу и, ругаясь, оставила его одного, в последний момент поспев к уходящему трамваю. Время было позднее, район глухой. Поддатого дядю Мишу подкараулили местные гопники, раздели и основательно отметелели, оставив свою жертву валяться посреди проезжей части. Не помня себя, Миша выполз на трамвайные пути, где и обессилел окончательно. Выпотрошенные фонари молчали, и водитель возвращавшегося трамвая опоздала спохватиться.. Организация ветеранов-афганцев помогла дяде Мише оформить льготы как инвалиду боевых действий.
Третий сосед был без имени. Точнее, имя у него было, но мне оно осталось неизвестным. Между собой мы - дети - называли его Ван Дамм. Ван Дамм носил солнцезащитные очки, был атлетически сложен и избегал контактов с соседями. Жена звала его «контуженный». Когда в подъезде кто-то стал жечь звонки, жильцы организовали посменное дежурство и, ко всеобщему изумлению, уличили Ван Дамма. По словам одного из преследователей, устремившихся за поджигателем по пятам, в квартире – дверь открыла жена – тезку голливудского бельгийца застали за безобиднейшим занятием: согнувшись над гладильной доской, Ван Дамм увлеченно утюжил женское белье. Он оказался пироманом.
В школе я увлекся историей афганской войны. Страсть, свойственная большинству подростков в той или иной форме. Потом была военная кафедра с «настоящими», боевыми офицерами. Полковник Рауш, кандидат исторических наук, 20 лет назад бывший майором, рассказывал настолько увлекательно, что аудитория сидела притихнув и воевать не хотелось никому. У полковника была рассечена верхняя губа и отчетливо виднелся тонкий рубец. Когда полковник говорил или просто улыбался, то аккурат под шрамом выразительно поблескивал золотой зуб. Говорил Рауш уверенно и с расстановкой, и если кто-то из студентов злил его всерьез, то обращался к балагуру подчеркнуто тихо, с едва заметной, но моментально улавливаемой ледяной интонацией..
Можно рассказать..
О разговоре с безногим афганцем, просившим купить ему зажигалку и предлагавшим выпить по сто грамм.
Об отце одного из знакомых: в Афгане старослужащие проломили ему череп, и спустя двадцать лет тот изредка гонялся за сыном, метая в него топорик. Иногда просто привязывал к дереву и начинал допрашивать.
Об отце другого товарища. Неделю напролет ночами он поднимался в атаку и рвался штурмовать высоту: после просмотра блокбастера "9 рота".
Об отце одного из одноклассников. Незадолго до окончания шестимесячной учебки тот попал в санчасть с флюсом. Когда вернулся в казарму, то не застал там никого из сослуживцев: всех уже отрядили по местам прохождения срочной службы, и к отправке в Афган он опоздал. Пришлось ехать в захолустный украинский городок. Где он и познакомился с будущей матерью моего одноклассника.
Можно рассказать еще о ком-то, но зачем? Мне Афганистан больше неинтересен, вам - тем более..
Когда я приезжаю в родной город, то первым встречным оказывается памятник. Солдат стоит все там же. Рука по-прежнему сжимает автомат. Колени полусогнуты. Рядом, на гранитном постаменте, темнеют пивные бутылки и расслабляются жители близлежащего микрорайона. В подставку для цветов, установленную рядом с монументом, втиснуты полузасохшие гвоздики.
Я редко обращаю внимание на этот памятник. А когда обращаю, то вспоминаю кого-нибудь из соседей, или полковника Рауша, или еще кого-то. Но прежде всего – тех, кому поставлен памятник.
О них мне нечего сказать.
Кроме того, что они мертвы, и большинству нет двадцати.
С проспектом Металлургов все было ясно. Дружбы народов - еще куда ни шло. Харьковская не вызывала подозрений. Чапаева - не обсуждалась. Интернационалисты казались головоломкой.
На помощь пришло сочетание «воины-интернационалисты»: ими оказались уже известные «афганцы». Это слово я знал с самого раннего детства. Были обрывки непонятных взрослых разговоров. Был телевизор.
Потом появился памятник. Фигура молодого солдата, запрокинувшего голову в небо и медленно оседающего наземь, прижавшись спиной к одной из двух обступивших его скал. В правой руке солдат держал автомат Калашникова. Левой схватился за сердце.
Потом выяснилось, что в моем подъезде живут сразу трое «афганцев».
Первый из них - отец семейства и хроник по совместительству - снискал известность как Афганец. Афганец был добродушным и смирным мужиком в два метра ростом. Худой как жердь, он носил усы и мордовал своих домашних, когда запивал. То есть почти беспробудно. Семья крепилась. Но в итоге все-таки перебралась к родственникам. И Афганец захандрил. По вечерам, дойдя до кондиции, он высовывался из выходившего во двор окна опустевшей квартиры и с надрывом в голосе оповещал: «Нэма любви!» Ежевечерние заклинания подействовали: спустя некоторое время семья вернулась. А еще немного погодя, Афганец, у которого обнаружилась открытая форма туберкулеза, тихо и незаметно помер.
Дяде Мише, соседу с седьмого этажа, невредимым вернувшемуся из Афгана, отняли ноги уже на гражданке. Подвыпив в гостях, он возвращался домой. Вместе с женой. Та разозлилась на пьянчугу и, ругаясь, оставила его одного, в последний момент поспев к уходящему трамваю. Время было позднее, район глухой. Поддатого дядю Мишу подкараулили местные гопники, раздели и основательно отметелели, оставив свою жертву валяться посреди проезжей части. Не помня себя, Миша выполз на трамвайные пути, где и обессилел окончательно. Выпотрошенные фонари молчали, и водитель возвращавшегося трамвая опоздала спохватиться.. Организация ветеранов-афганцев помогла дяде Мише оформить льготы как инвалиду боевых действий.
Третий сосед был без имени. Точнее, имя у него было, но мне оно осталось неизвестным. Между собой мы - дети - называли его Ван Дамм. Ван Дамм носил солнцезащитные очки, был атлетически сложен и избегал контактов с соседями. Жена звала его «контуженный». Когда в подъезде кто-то стал жечь звонки, жильцы организовали посменное дежурство и, ко всеобщему изумлению, уличили Ван Дамма. По словам одного из преследователей, устремившихся за поджигателем по пятам, в квартире – дверь открыла жена – тезку голливудского бельгийца застали за безобиднейшим занятием: согнувшись над гладильной доской, Ван Дамм увлеченно утюжил женское белье. Он оказался пироманом.
В школе я увлекся историей афганской войны. Страсть, свойственная большинству подростков в той или иной форме. Потом была военная кафедра с «настоящими», боевыми офицерами. Полковник Рауш, кандидат исторических наук, 20 лет назад бывший майором, рассказывал настолько увлекательно, что аудитория сидела притихнув и воевать не хотелось никому. У полковника была рассечена верхняя губа и отчетливо виднелся тонкий рубец. Когда полковник говорил или просто улыбался, то аккурат под шрамом выразительно поблескивал золотой зуб. Говорил Рауш уверенно и с расстановкой, и если кто-то из студентов злил его всерьез, то обращался к балагуру подчеркнуто тихо, с едва заметной, но моментально улавливаемой ледяной интонацией..
Можно рассказать..
О разговоре с безногим афганцем, просившим купить ему зажигалку и предлагавшим выпить по сто грамм.
Об отце одного из знакомых: в Афгане старослужащие проломили ему череп, и спустя двадцать лет тот изредка гонялся за сыном, метая в него топорик. Иногда просто привязывал к дереву и начинал допрашивать.
Об отце другого товарища. Неделю напролет ночами он поднимался в атаку и рвался штурмовать высоту: после просмотра блокбастера "9 рота".
Об отце одного из одноклассников. Незадолго до окончания шестимесячной учебки тот попал в санчасть с флюсом. Когда вернулся в казарму, то не застал там никого из сослуживцев: всех уже отрядили по местам прохождения срочной службы, и к отправке в Афган он опоздал. Пришлось ехать в захолустный украинский городок. Где он и познакомился с будущей матерью моего одноклассника.
Можно рассказать еще о ком-то, но зачем? Мне Афганистан больше неинтересен, вам - тем более..
Когда я приезжаю в родной город, то первым встречным оказывается памятник. Солдат стоит все там же. Рука по-прежнему сжимает автомат. Колени полусогнуты. Рядом, на гранитном постаменте, темнеют пивные бутылки и расслабляются жители близлежащего микрорайона. В подставку для цветов, установленную рядом с монументом, втиснуты полузасохшие гвоздики.
Я редко обращаю внимание на этот памятник. А когда обращаю, то вспоминаю кого-нибудь из соседей, или полковника Рауша, или еще кого-то. Но прежде всего – тех, кому поставлен памятник.
О них мне нечего сказать.
Кроме того, что они мертвы, и большинству нет двадцати.
0
