А я же видел
Как она плавится, как проливается она 
Томатным соком через край стакана,
И лица, обожженные огнем,
Огнем печей, где кислород с мазутом
Переплетались и воспламенялись,
И вырывались, словно языки
Чудовищ огнедышащих во тьме.
Но что есть твердость, если даже сталь
Рождается в светящихся утробах,
В гуле и грохоте, в агонии машинной,
В симфонии из дыма и огня?
И что есть жизнь, как не процесс рожденья,
Как не кипенье в жернове вселенной,
Как не игра причудливых теней,
От всех ее светил на старых стенах?
Вот так и мы заходим в этот мир
И начинаем плакать и смеяться,
И требовать пластмассового зайца,
И налегать на весла и шуметь.
Так мы приходим - и прохладный ветер,
Нас обдувая, пляшет в волосах.
И наше тело - только мягкий камень,
И сердце наше - будущая сталь:
Оно застынет, станет твердым, мертвым,
Записанным в колонке HRC,
Его какой-нибудь засаленный технолог
Возьмет и примет в целом подходящим –
И спроектирует какой-нибудь редуктор,
И превратит в каркас и шестеренки,
И окропит машинным черным маслом,
И ток подаст - и будет монотонным
Жужжание под корпусом стальным.
С похожим звуком едут по брусчатке,
Груженные обычной, легкой смертью,
Улыбчивые люди без имен.
И если хорошенько присмотреться
И заглянуть под вымытый и новый,
Или под старый, ржавый и скрипящий
Капот  - найдется механизм.
Но это не редуктор, это что-то
Другое - и ты трогаешь рубашку,
Пустой карман на левой стороне.