Мы вылущиваем время из орехов, а потом учим его ходить:
и оно возвращается в свою скорлупу.

Пауль Целан.


… словно сахар, возврашающийся
в кость тростниковую,
мы возвращались в землю…

– в землю цветочниц, приносящих дары –
гниение корней данайских
на плоти ягод
волчьих.
– в землю танцовщиц, приносящих дары –
сплетение ног-колосьев
с ожерельями склепов тихих.
– в землю кудесниц, приносящих дары –
семя евшана в помёте
верности лебедя, на болотах, под топью…


Были суровы земли, любимый.
Было их много – томных
крупных земель, утомлённых нашими
прело-осенними рыбами –
рыбами губ, говоривших в губы
воду и небо – цёёёёмно…

Было их много – земель, любимый, –
много земель, пришедших
из разномастных племён букетов
и обветшавших свитков
тел наших прежних…

Было их много – земель, неземной мой, –
так вот
мы возвращались в разные земли,
в разную сырость,
в розы
из мотыльков и жуков по разны
стороны черноморья…


Так прекращались чары.
Так превращались чары
в тело, из сумрака пьющее кровь,
и в тело, дающее сумраку кровь,
и в терпкий туман тоски, разъединяющий
этот кровавый сумрак…


…словно сахар, тающий
в старых костях тростника,
словно сахар, стекающий
с жёлтой слезы рассвета,
словно сахар, луны мешающий
в чашке зрачков безумных,
липкие,
тянемся мы из земли,
но руки по кольца влипли…


«…лунные бёдрышки,
камни цветущие,
сизые росчерки -
спинки крапивные…
Пыльный, былиновый!
В руки возьми меня –
словно горсть времени,
до возвращения…»



Словно кора, принимающая сок дерева,
как диабетик – сахар,
ты принимал мои глупости.
Время в склянке
мха голубого
мягко гноилось, млело
и утекало
в землю –
одну на всех.

И
кто-то,
в ветвях невидимый,
пел веснянку
наоборот –
и веснушчатолобый месяц
падал, как стебель,
подкошенный этой песней –
про возвращение…

Кто её пел, любимый?


«Земли возвращаются в дробь цветов.
Чары возвращаются в колдовство.
Время возвращается в скорлупу.
Близость возвращается в пустоту.
Слышишь?
Жара приползает, как в ране – зверь,
к кислому богу холода.
Но – зачем?..»

«Жара приползает на полусогнутых
к богу холода –
греть его мышцы,
железные мышцы слёз, унесённых
на змие ветра», –
отвечаешь ты.

«Жара приползает на полусогнутых
к богу тепла –
целовать его мышцы,
обожжённые потом морока,
обнажённые змием-патокой,
обречённые ладить любово», –
отвечаю я.

И мы возвращаемся –
в землю
наших двойных богов,
наших врагов-богов,
по тростниковой дудочке
отправляющих друг другу
песни о сладкой боли,
вздохи о гулком времени –
времени нас,
возвратившихся в скорлупу
кислой печали
о сладко не свитых гнёздах…