Деревья

---

1

Самое главное в осени — это деревья. Яркие, кричащие, выпуклые, как афиши, они изо всех сил пытаются нам объяснить, что осень — самое главное в душе и природе. Деревья затопляют, заполняют собой всё. Их власть становится звонкой и осязаемой. Деревья бросаются в беззащитные, воспаленные летним зноем-морем и ленью глаза, заспанные и прищуренные.

Глаза открываются настежь так, что видно ходящее ходуном сердце.

Деревья бросаются под ноги кричащими отчаянными оторванными листьями, так как бросаются под поезд или автомобиль под огромное чувство или под власть искусства.

Деревья хищно нападают на обоняние, истерически издают пронзительный прелый запах, пронизывающий все события так, что от событий в памяти прежде всего остается этот острый алкогольный матерый запах. Деревья съедают земные события, превращая их в потусторонний с грибным привкусом, чудотворный аромат, за которым скрывается нечто небывалое, тайное и огромное. Будущее. Будущее со знаком «плюс» — добавляющее нечто, а уж потом забирающее.

 

2

Деревья властвуют, шумят.

Их разухабистая удаль,

Их пестроты прогорклой яд

Аж в ноябре пойдет на убыль.

 

Ну, а пока они — кругом:

Под нами, с нами, в нас, над нами.

И, кажется, кирпичный дом

Сосною пахнет вечерами.

 

Деревья заполняют нас,

Как наполняет город солнцем

Природа неба. Их экстаз

Пьет наши души. И в японцев

 

Мы сгоряча обращены:

Мы вечность ищем каждой жилкой

И каждой веткой видим сны,

Парящие над жизнью пылкой,

 

И нас швыряет, нас несет,

И, с головой — в бездонность лужи.

Проходит время, как Басё,

Тихонько подбирая души

 

В сухую древа ипостась

С улыбкою неумолимой.

О, Дерева безбрежна власть!

И ни один листочек мимо

 

Тебя, мой друг, не пролетит —

Коварнее стрелы Амура

Шептун, божественный на вид,

Отец любой литературы.

 

3

Осень кажется людям самым гармоничным временем года.

Черно-белая зима (а в наших краях большей частью медитативно-серая) со своими классическими морозами и снежинками лишь на Новый год и Рождество заставляют людей жить полной жизнью. Но эта жизнь более приятна телу, чем духу — маскарадная пестрота по-настоящему близка и понятна только детям.

Лето слепит глаза и заставляет смотреть под ноги: дачно-огородный сезон, почти полностью лишенный запредельных мыслей и чувств. А разве что иногда, на фоне блестящего моря или вечернего леса во всю силу своей природы почувствуешь себя, мир и слово «лето», и чувство лета станет осязаемым, мягким и тяжеленьким.

Воинственная, острая, пробивающая все стены своими ручьями, листьями, чувствами весна, конечно, ни с чем сравниться не может. Она настолько сильна, что кроме нее ничего не замечаешь. Весной себя теряют, чтобы найти осенью, вдруг обнаружишь себя на какой-нибудь ветке, свежим, желтым, с легким румянцем плодом, так похожим на самое чувство осени.

Осень не так дика, страстна и зла, как весна. Да, в ней есть эти бешеные цыганские черты Кармен, но они гасятся, дополняются органичными тихими движениями и ясными чувствами, на первый взгляд привычными, но каждый раз новыми, прилетающими со свежестью и легкостью чуда. Эти чувства напоминают кристально-нежную, как блоковская незнакомка, песню Сóльвейг. «Ты вернешься, когда пройдет весна».

И если осенью к тебе вернуться некому, то ты возвращаешься к кому-то или скорее к чему-то. Ощущение не то разлуки с домом, не то возвращения домой. Суетливые, бегающие по кругу в звонких ветрах яркие, аляповатые сухие листья, мысли и чувства: ты бегающий внутри глубоких бессонниц и отданный на растерзание выпученному пространству, брошенный в чадные, по-питерски нереальные происшествия, как у Достоевского… И, как противовес — ясное и доброе солнце, как никогда, и ты впервые замечаешь, что все, что бы ни происходило, пусть даже не самое приятное — все происходит под надзором солнца, с его благословения, что все тронутые благородной желтизной листья излучают солнце, тихое, мягкое, древнее и потустороннее. Такое же солнце издает излучает автобус, увозящий тебя, кажется, навстречу приключениям, желтый с пыльными сидениями и ворчливым кондуктором автобус, мое желтое чудо, мое вечное выражение осени. Такое же солнце излучаешь ты, истекаешь им, испаряешься, живешь. Таким же солнцем исходят люди-прохожие в разноцветных куртках, в джинсах, в колготках, в нежных, только намечающихся шарфиках, с глазами и губами, подернутыми чуть заметной улыбкой или легкой, бирюзовой печалью. Много прохожих. Они идут, как время, деловито и размашисто, парад планет и Вселенных. Все они из одного солнца и из одной осени, все под одними и теми же деревьями с разноцветными перьями Жар-птицы. Все из одной осени. И это ощущаешь сильно и резко, как ощущение какого-то странного счастья, непонятным образом тебя касающегося. В такие моменты ты не просто веришь, что чудо есть, что оно с тобой случится, ты пытаешься поймать миг, ощущение того, что оно с тобой случается, независимо от тебя и твоего желания. И это очень ценно.

И еще ты понимаешь, что счастье — это не столько то, что с тобой происходит именно сейчас, а все то, что с тобой еще случится — неожиданно, ясно, случайной встречей.

И ты вдруг понимаешь, что хочешь многого, и это и есть счастье — что это многое еще не исполнилось, что ты даже толком не знаешь, что с тобой должно произойти, что пространство, которое порой кажется неживым и безразличным, готовит тебе сюрприз. И ты ему заранее благодарен, задыхаешься от любви к нему, к этому совершенству, исполненному мокрых ядовитых ночей, едких насмешек знакомых по поводу тебя — придурка и — Солнца, подставленного под твои человечьи дни и ощущения, еще не изжитого Солнца, купающегося в голубом небе и копошащегося в шорохах шагов, высекающих искры.

Я пою песню Сольвейг, уставившись в одну точку, тоскую, лицом продавливая диван; убираю в комнате; срываюсь с места и бестолково лечу по улицам. Как все. Как всё вокруг.

И все исполнено глубокого смысла и осеннего солнца.

 

4

Наверное, так повелось от века

Начального, где взрыв «кукареку»:

Что прячем в золотистый фантик смеха

Вселенскую нещадную тоску.

 

Как Бога, как заветное желанье,

Мы прячем от себя и ото всех

Причастность к неизбежной гордой тайне

И спылу выдаем ее за грех.

 

Лишь осенью, стряхнув с себя стыдливость

Запыленных, как будто книги, крон,

Деревья любознательным на милость

Вселенский кажут внутренний закон.

 

Скелетом и каркасом мирозданья

Мерцают скромно ветви и стволы.

И ты, как ученик во храме знанья

Трудом добиться можешь их хвалы.

 

Ведь университет осенней рощи

Настроен на тебя: и пестр и строг.

Никто б не смог доходчивей и проще

Тоски вселенской преподать урок.

 

Но вскорости морозы и метели

Глазища заслезят, запорошат.

Забудется, как листья улетели

По-доброму, случайно, чуть дыша.

 

Исчезнут откровенья — вздохи флоры.

На третий план уедут дерева.

Глазенки сузят снежные просторы.

И все замрет в преддверьи Рождества.

 

…Вне расписанья, из души пещеры

Мария вынет Тайну во плоти…

И бедные волхвы, сжимая нервы

Едва до дому смогут донести

 

То, что взамен даров им щедро дали.

Отмахиваясь от расспросов жен,

Они пойдут смеяться и скандалить,

Как будто мир воистину смешон.

---