В пустыне плывет ибиль, под килем 7 футов  смерти.

Теряется путь, как пульс столетнего эпилептика,

И если  заблудишься, друг мой, засни скорей.

Проснёшься и будешь мертв. Увидишь  - вдали маячит

Распятый, растрепанный медноволосый мальчик

Мое одинокое дерево Тенере.

Кору Тенере не тронь - ни трон, и мечеть, ни мачту...

Уже не построить. Воин протянет ладонь и спрячет -

Боится коснуться букв изо ржи и охры.

А в дереве - целый мир, там два муравьиных флота

Курсируют морем подкорного Инсектолота,

Но воин не слышит их - будто бы он оглох.

А в городе Ниамей - ливийский торговец Хилфа

Пьёт к ряду двенадцать дней - садится в кабину ИФА -

Готовит побег из гнили и глины дней.

Ему тридцать пять -  и мир чудовищно опостылел,

И стелет ему постель неласковая пустыня,

И царь муравьиный ждёт на песчаном дне.

Две мили – а там финал, горячий самум на шею.

Ты многое потерял, но больше ещё посеял

В недобрую почву – потчуйся – не жалей.

Дороги искать не смей! Не выживешь – не пытайся!

Но вот вдалеке мелькнет как точка, потом – как парус

Твоё путеводное дерево Тенере.

И Хилфы забрали смерть, но смерти желает Хилфа

И мчит на семи ветрах подвыпивший страх на ИФА –

Железо вгрызается в грудь – и кора кровит.

И падает Тенере, как зубы, оскалив корни,

И воин целует их иссушенными ладонями.

У воина на лице – не слёзы, а муравьи.