…И не виделись мы то ли сто, то ли тысячу лет.

Я ушла в пустоту, в невесомое небо — с разбегу,

А дорога моя, будто складка на бледном челе,

Пролегла бороздой по весеннему хрупкому снегу.

Сохранили уста опьяняющий приторный вкус,

Из распаханных снов обнажённая щерилась память…

Не пытайся жалеть, если жалость подобна плевку,

Не надейся бежать — содрогнётся земля под стопами.

Я твердила себе: «Что посеяла — то и пожну…»

И молитвы в себе заглушала — чертям на потеху.

Твой отчаянный зов разорвал пополам тишину,

Отозвавшись во мне многократно спасительным эхом.

Честь и слава тому, кто успел умереть молодым,

Но встряхнулась душа, от подлунного воя немея…

Я спешила к тебе. Корабли разбивались о льды,

Выгибались дугой поездов осторожные змеи,

Натыкались во мгле самолёты на ржавый закат —

Он в отместку шипы погружал в беззащитное сердце.

А глазницы домов угасали, кося свысока —

Ни намёка на свет, от которого можно согреться.

И сомкнулись пути. Даже воздух, казалось, искрил,

Измождённая ночь загоралась от нашего пыла.

Мы на миг приросли лепестками оборванных крыл…

Я остриглась, прости — седина на висках проступила.

И морщинки у глаз, и пустыня — в провалах зениц,

Ритуальные сто — на двоих, как бывало когда-то.

И кому-то из нас предначертано камушком вниз,

А кому-то — летать, и приказ не оспорят солдаты.

Неизбежную дань я простудой плачу декабрю,

Выдыхаю тепло с травянистой горчинкой микстуры,

По привычке ладонь пеленаю карманами брюк,

Чтоб руки не подать подлецу и предателю сдуру.

Не грусти обо мне — беззаботно иди до конца,

Улыбайся тому, кто проклятьем тебе не ответит.

А в моей голове, где рассудок — поверженный царь,

Только память о нас и весенний контуженый ветер.

И опять — между строк. В никуда. В тошнотворный покой.

Ты пока ещё верь, что внезапно столкнёмся однажды.

Я смогла бы на спор дотянуться до солнца рукой,

Но едва ли к тебе долетит самолётик бумажный…