Из цикла "Маленькие трагедии обыденной жизни" Часть 3
Дата: 10 Березня 2013 | Категорія: «Вірші в прозі» | Перегляди: 1009 | Коментарів: 0
Автор_ка: Татьяна Орбатова (Всі публікації)
Формулы.
***
В мире чувств и мыслей всё меняется быстро, но незаметно. Вчерашнее Солнце – это сегодняшняя Луна, отражающая пламя былых впечатлений. Смотришь в длинный коридор прожитой жизни, собранной из множества лун, по привычке вбивая клин своей мечты в общепринятые смыслы. Даёшь новые имена своим впечатлениям, но звучат они по-старому. Называешь имена громко, надеясь, что вектор их падения не позволит им разбиться вдребезги. Но сила их тяжести всегда равна твоему представлению о природе страдательного залога. Ты страдаешь от двойственности ума, плутая в смысловых конструкциях фраз, возникающих в твоей голове. "Не-ту-ме-ры-со-ве-сти-и-зла" - мелькает внезапная мысль, и ты быстро записываешь на клочке бумаги: "нет у меры совести и зла". Всматриваясь в слова, раздражаешься, не зная, куда поставить эту угловатую, ставшую противоречивой букву "у"? Нету меры? Нет у меры? Бушуя от неспособности объединить фразу в единую формулу, ты, неожиданно для себя, выбираешь второй вариант, и затихаешь, очарованный внезапно открывшейся личностной сутью единой Меры, ощущая себя её добровольным заложником…
***
В сумерках уходить в себя легче… На рассвете дом алеет стёклами, и каждый угол жилища округляется светом, не давая возможности спрятаться даже в себе. Днём чувствуешь, как в твоём мире быстро высыхает почва для споров и пустых разговоров. Но в сумерках сердце напитывается влагой твоей мечты, чтобы к утру в нём снова проросло желание счастья. Уходя в себя, слушая дыхание усталого города, ты механически равняешь формулу воздуха с формулой истины, а ночью выходишь из белкового савана – тела, дабы вернуться в вечный город своих снов. В нём однажды ты сжёг дом своих предков, освобождаясь от его уютного гнёта. Словно погонщик, продевающий верёвку в ноздри быка, ты продёргиваешь крепкую нить сна сквозь ушко потаённой памяти, но кроме алого звездоцвета, парящего над беззвучной землёй Аркаима, ничего не видишь. Ты вглядываешься в горную астру, чтобы понять насколько искусственно твоё видение, но она стремительно распадается на современные дома, парки, широкие улицы. Один из длинных переулков ведёт к огромному кладбищу, где возле скромной могилы юноши беззвучно плачет девушка, закутанная в алый платок. Ветер в злобном исступлении бьёт её по лицу, но после стыдливо прячется в отреставрированной колокольне, пытаясь не задеть старый колокол.
"Не станет белой ягода шиповника – бессилен ветер", - шепчешь ты, мечтая выйти из фотографии прошлого в ещё не созданный объектив другой жизни с максимальным числом пикселей…
***
Между снами всегда есть время давних воспоминаний. Сегодня они пришли с восточной части твоего мира – лицами, не имеющими чётких очертаний, событиями, размытыми затяжными дождями. Но сквозь туманную дымку прожитого просматриваются зоркие, пронзительные глаза старушки, проклявшей тебя юного за насмешку над её старостью. "Чтоб ты возгордился!" - бросила она тебе под ноги. Сказанное вспыхнуло в прозрачном воздухе почти осязаемым словесным плазмоидом, покатилось к тебе, и ты принял вызов, подняв проклятие с тротуара, мгновенно заражаясь чумой собственной гордыни. А дальше… дальше были зависть и ненависть к чужим успехам и талантам, жажда славы, ступени восхождения, неизменная наркотическая ломка души и… призрачное лицо белокурой бестии на каждой странице альбомов Ламброзо. Когда в уме, подавленном нервозным бредом, поселилась навязчивая фраза, вращаясь в твоём сознании днём и ночью: "Пьеро ведомый насилием без границ кукольник шутит", ты взмолился о пощаде – впервые за многие годы признавая себя никчемным, слабым, неспособным контролировать даже собственный бред, не говоря уже о времени и судьбах других людей. Ты молился всю ночь, заснув лишь на рассвете, и во сне увидел слепого музыканта. Он искал чистые звуки, бросая хлебные крошки наземь. Сытые вороны не спешили их клевать, но не подпускали к крошкам голодного воробья, и тот неподалёку терзал гладкую вишнёвую косточку, пытаясь своей настырностью добыть малую толику съестного. Слабый стук воробьиного клюва о косточку постепенно становился громче, пока не заполнил всё пространство сна, кто-то постучал основанием пыльного метронома по твоему лбу, и ты услышал удивительно гармоничное пение. Обертоны чистого голоса проникали сквозь бетонные стены, истончая их до паутинной легкости, рассеиваясь звёздным салютом по всей вселенной, и в ответ на эти звуковые частоты все клетки твоего тела откликнулись радостью, а в уме поселилось очередное уравнение, где проклятие старушки, помноженное на твой пройденный путь, равнялось благословению…