Дума про Акакия, часть 3-я
Часть 3.
Тихие, едва уловимые слухом, рыдания возникли в келье Акакия в самый неподходящий момент - он только собирался поднять бокальчик с принесённым соседом божественным напитком, чтобы провозгласить здравие и запить произнесённое.
Сосед впервые посетил его обитель, и повод был совершенно сногсшибательный: он обрёл долгожданное имя, чему был, ессессно, несказанно рад.
Случилось всё совершенно неожиданно.
Решил сосед «тряхнуть» статью своей природной и принять участие в конкурсе кошачьей породы. Намаялся ужасно, собирая нужные справки да бумажки всякие про предков своих, чуть ли не до десятого колена, проходя медосмотры и делая прививки. Ухлопал на эту ерунду месяц почти, даже на время обязанности свои прямые вынужден был оставить, чему исконные его недруги - крысы да мыши - оченно рады были.
Так вот. Прибыл на конкурсную, так сказать, арену, получил номер на нитке синтетического шпагата и стал ждать своего часа.
Народ радостно толпился, поглядывал, обсуждал, советы давал. Подходили к нему какие-то важные, осматривали, по кругу водили, измеряли, взвешивали, непонятно зачем чуть ли не нюхали шерсть, только что под микроскопом не разглядывали. Потом другие подходили и то же самое, разглядывали да обнюхивали, да снова измеряли. Короче, мучили, как хотели.
Остальных, правда, тоже мучили.
Вообще собратьев было так много, что очень скоро сосед стал даже немножко жалеть, что в эту компанию затесался.
Там такие!!! Вон, справа от него такой красавец важно вылизывается, что куда там! А слева, во втором ряду, молоденькая кошечка так и стреляет глазками, так и стреляет, да хвостиком помавает, словно опахалом персидским...
- Ох, братцы! - думалось соседу, - Да где ж мне с этими сравниться? Не удрать ли, пока не поздно?
Но мыслям этим неожиданно пришёл конец, ибо вдруг музыка заиграла, да громко! Голос какой-то стал номера выкликать и какие-то то ли мимонуции, то ли мимонации, в общем слово такое, соседу непонятное. Все потянулись поближе, и возникла даже давка.
Сосед тоже поближе пробрался, и только пробрался, как вдруг услыхал номер свой, даже не поверил сначала. Только голос ещё раз номер повторил, а затем поражённый сосед, которого толпа как-то сама собой поближе протолкнула, услыхал: «В номинации «Кот города» побеждает номер восемьсот двенадцатый!»
Тут сосед увидел, что кто-то с микрофоном указывает прямо на него и… о, ужас! направляется к нему, имея в руке, кроме микрофона, ещё и медаль в красивом красном обрамлении на шёлковой ленте.
Лапы соседа ослабели, голова пошла кругом, и он не сопротивлялся, да и не соображал уже почти ничего от внезапного счастья.
Тискали его и гладили, поднимали до небес и усаживали куда-то, светили прямо в морду счастливую ослепительными вспышками, пожимали лапы, микрофон подносили прямо к носу, присаживались рядом, чтобы запечатлеться, на руки брали, целую огромную корзину всякого вкусного в красивых упаковках подносили и так далее, и так далее, и так далее или, как уже было однажды справедливо отмечено, ет сетера.
Как очутился сосед в жилище своём, он и не помнил. Помнил только, что были, кажется, близко-близко глаза молодой кошечки со второго ряда и сладко было до дрожи, и вкусно пахло, и тепло было... Но где было это, когда и было ли, а может только казалось - этого он не знал.
Проснулся сосед у себя ранним утречком следующего дня и долго лежал без сна, всё переживал. В голове проплывали вчерашние впечатления. Проплывали-проплывали, проплывали-проплывали, и допроплывались до того, что стали казаться сладкими грёзами. Повернулся тогда он на другой бок и вдруг… ой! ощутил под правой лапой что-то жёсткое. Сунул нос - медаль! Вот она! Значит, не грёзы это всё, не сон, а самая настоящая правда. Ой! И запах!!! Сладкий запах… Он помнит его…
Да.
Сказка.
Иногда она случается.
Полежал немного, понежился, медаль понюхал… Потрогал коготочком… Вот она! Настоящая… И не отберёт никто!
И так стало ему хорошо и покойно, что решил он даже сегодня на работу не ходить, тем более, что никто и не заставлял, а наведаться, наконец, в кои веки, к соседу-Акакию и поделиться нежданно радостью.
- М-р-р-р-р, милый! Ты уже проснулся? – раздался вдруг совершенно неожиданный медовый голосок.
Сосед мгновенно зажмурился и постарался сосредоточиться.
- Так, спокойно. Это сон. – пронеслась здравая мысль, - Это… самая настоящая галлюцинация… и она сейчас исчезнет, а я останусь… Один… Совсем один.
- Я тебе сосиски приготовила. Ты сосиски любишь? Я от них ба-а-а-алдею!..
- О, Боже! – затрепетало в голове, - Это что? Это кто?!
Полежал, подождал… Тишина!
Через полминуты тишины он тихонько открыл глаза и принюхался, не поворачивая головы.
Пахло вкусно, маняще и сказочно неправдоподобно.
- Ну? М-р-р-р-р! Я балдею от сосисок, а ты?..
Трудно описать то, что обнаружил сосед, открыв глаза и повернувши голову в направлении голоса.
Заликовало всё, что только в состоянии заликовать!
Она!!! Она! Не сказка, не мираж, не галлюцинация!
Молоденькая кошечка со второго ряда сидела здесь, в двух шагах, помавая роскошным хвостом, и глаза её светились счастьем, преданностью, нежностью, покорностью, вопросом и желанием…
Часа через полтора, примерно, расслабленный и полный спокойствия сосед, почёсывая тихонько близкий и такой уже родной бочок, размышлял примерно так: «Если это всё мне, то за что, собственно? Уж не таких я, знаете ли, королевских кровей… Да и… возраст… Сами посудите… А не произошло ли тут недоразумение? А ну как сейчас войдут и сразу: «Брысь! Поганец! Фу! Пошёл вон!» И что прикажете тогда делать?»
Бочок заёрзал, повернулся немножко, и обладательница его тихонько заурчала.
Всё похолодело у соседа внутри.
«Сейчас. Сейчас это всё кончится….»
Размышления прервал далёкий, еле слышимый из-за стенки, голос радио-диктора, сообщавшего совершенно необходимую для каждого и необыкновенно полезную информацию про средство от запора, или от поноса, что, в общем-то совершенно безразлично – сосед не успел расслышать – закончившуюся неожиданным: «Кот города - 812».
Не поверив своим ушам, сосед присел, оставив сладкий бочок, потом привстал, вслушиваясь.
Ох, как хорошо, что кошки обладают тончайшим слухом!
Радио-голос бубнил какое-то время важную медицинскую ерунда, а затем – о! чудо! – вновь произнёс такое вожделенное: «Кот города - 812!»
И на соседа снова обрушилось счастье!
И завертелось в голове: «Неужели? Не сказка? Произошло?! Случилось?! Сбылось?!»
Полный несказанного восторга, он покогтил тёплый бочок, убедился, что тот никуда не исчез, не испарился, не оказался радужными сновидениями и, откинувшись на мягкие подушки, в полном восторге подумал: «Вот оно, свершилось! Кот города 812! Это самое чудесное, что приходилось слышать мне за всю мою многосложную кошачью жизнь!»
Ещё через час или полтора КотГорода812 сидел у обалделого Акакия и в радужных красках расписывал ему свой неожиданный триумф. Тряс медалью, давал её понюхать и даже предлагал попробовать на зуб. Вместе ходили к радиоприёмнику и ловили такое желанное: «Кот города 812!» После каждого возвращались к столу и торжественно поднимали то, что обычно поднимается в подобных случаях.
Восторги и эмоции запивали прекрасным напитком, имя которому - Tinctura Valerianae. Оченно КотГорода812 его уважал, обожал, можно сказать, ценил много выше всяких других, хотя других никогда и не пробовал.
Яков, чтобы радость соседа не омрачать, делал вид, что валерьянка ему тоже несказанно нравится, но при этом умело пользовался известным театральным приёмом - выплёскивал содержимое за плечо, изображая, что мгновенно поглотил, и, как будто для запивки, наполнял бокальчик любимым банановым ликером.
Тут беседа продолжалась снова, но уже в другом, так сказать, градусе, и Акакий-Яков только успевал делать нужное лицо и вставлять реплики, вроде: «Да быть не может!», «Это просто фантастика!», «Ты меня не разыгрываешь?!» и тому подобное.
Обладательница тёплого бочка была оставлена дома для наведения порядка, так как КотГорода812 решил, что к послушанию и примерному поведению нужно приучать сразу, да и, собственно, что ей было делать в сугубо мужской компании?
И всё бы хорошо, но только что-то непонятное тревожило соседа, сиречь КотаГорода812, и он иногда на секунду вдруг замолкал, поводил ушами, усы расшаперивал до полной невозможности и производил звуки, навроде: «М-р-р-р-у, м-и-а-у!»
Затем всё шло своим обыкновенным порядком до следующей заминочки, и снова слышалось: «М-р-р-р-у, м-и-а-у!»
Так продолжалось довольно долго. По крайнеё мере, Акакий-Яков уже успел выучить рассказ о триумфе практически наизусть.
Но, наконец, он не выдержал: "Кот Города... э-э..."
- Восемьсот двенадцать. - подсказал польщённый сосед, - Да? М-р-р-ру!
- Ты всё прислушиваешься, а я не понимаю, в чём дело.
- А ты что, не слышишь? - искренне удивился сосед, - Рыдает у тебя кто-то вот за этой стенкой, - и добавил, - Деревом морёным пахнет и олифой.
Он указал на расписной занавес, закрывавший небольшую нишу, в которой лежали старые одеяла, подушки, тюфяки из списанных спектаклей. Всё это богатство досталось Акакию совершенно даром, и он берёг его на случай неожиданных ночёвок гостей. А занавес с нарисованной каменной кладкой служил надёжной защитой.
- Т-ш-ш! Посмотрим! - понизив голос до шёпота произнёс Яков, аккуратненько сполз с дивана и сунул ноги в тапочки, - Пошли.
Прихватив по дороге бутафорский дуэльный пистолет, оснащённый резинкой и заряжавшийся горохом, Акакий и КотГорода812 бесшумно приблизились к занавесу. Кустики на подбородке Якова приняли воинственную бурую окраску и вытянулись в струнку.
- Раз! - одними губами сказал он, - Два! Тр-р-риии!
Тут наши герои быстро отдёрнули занавес и, как отдёрнули, так и обомлели.
На горе подушек, одеял и тюфяков сидел Дурак и двумя руками зажимал искривлённый плачем большущий рот свой. Огромные глаза Дурака были полны слёз, по щекам стекала раскисшая краска.
От неожиданности Яков нажал на спуск, но старый пистолет не пожелал выстреливать, резинка пересохла от времени, что, безусловно спасло Дурака, а из длинного ствола выкатилась кем-то давным-давно заряженная горошина, со стуком ударилась в дощатый пол, несколько раз подпрыгнула, нашла свою щель, провалилась в неё и тут же дала соскучившийся росток.
Три пары глаз следили за этими флуктуациями в совершенном безмолвии. Пауза длилась и длилась, но как только из щели показался крохотный зелёный комочек будущих листьев, неожиданно завершилась дружным хохотом. Причём хохотали все, даже Дурак, слёзы которого сначала высохли мгновенно, но тут же снова хлынули ручьями от накатившего смеха.
Успокоиться не могли долго. Стоило поднять глаза друг на друга, как предательская улыбка хитро вылезала, превращалась в гримасу, и смех накатывал с новой силой. Валялись на полу, указывали друг на друга пальцами, пытались сказать что-то вразумительное, закрывались руками и рукавами, КотГорода812 даже пытался прикусить кончик хвоста, от чего начал вертеться юлой, что вызвало просто судороги смеха.
- Ва... ва... - пытался выговорить Акакий-Яков, - ян... рильян... ки... Не могу!
Когда же, наконец, все успокоились, то, как-то сами собой, оказались сидящими за столом, и в руках у каждого было по бокалу. Подняли, содвинули разом и...
- Это я его туда вложил, - ни к селу, ни к городу вставил Дурак.
Соседи внимательно посмотрели на него, и неподдельный интерес высветился у них в глазах.
- Кого вложил? - поинтересовался Акакий.
- Что вложил? Куда? М-р-рру! - поддержал интерес КотГорода812.
Дурак улыбнулся вдруг неожиданно по-доброму и заговорил негромко.
Рассказ Дурака или история об удивительных
приключениях и невероятных страданиях потерявшего имя.
- Горошина эта, что проросла мгновенно, - начал он повесть свою, - вовсе не горошина.
Друзья-соседи переглянулись в непонимании, а Дурак продолжал, понизив ещё свой хрипловатый голос:
- Помните историю, про мальчика, который пошёл в школу, а попал на театральное представление, продал свою замечательную Азбуку и был обманут...
- Лисой Алисой и котом?! - чуть не подскочил от мгновенной догадки КотГорода812, - Это же позор на моей родословной! Этот Васька... паразит! Тоже мне, Базилио! - и он страшно зашипел и вздыбил шерсть.
- Т-ш-ш! - успокоил его Акакий и повернулся к Дураку, - Рассказывай, рассказывай!
- Да, обманули... - горестно произнёс тот, потом тяжко вздохнул, помолчал немного, покрутил в руках бокал и двинулся дальше.
- Меня выстругал из самого крепкого полена папа мой, отец, Карл Сигизмундович. Ох! Это был такой человек! Такой мастер! Таких мастеров сейчас нет. Он делал куклы для двора... - Дурак сделал многозначительную паузу и гордо посмотрел на присутствующих, - Его Императорского Величества! Потом, когда Его Императорского Величества не стало, а стала какая-то мутная ерунда, отец жил ремонтом мебели, починял всякую мелочь, пока не прибился к театру, где стал столяром и кукольных дел мастером.
Он изобретал такие сложные механизмы, что куклы двигались, как живые, даже лучше живых. Вот! Смотрите!
Тут Дурак встал, ловким движением несколько раз прокрутил вокруг головы, меняя руки, бокал, так, что жидкость в нём даже не шелохнулась, потом так же ловко вывернул стопы в обратную сторону и прошёлся вокруг стола весёлой танцующей походкой - коленками назад.
Друзья, как зачарованные следили за его упражнениями.
- И что? Оказалось, что это никому не нужно... Нет! Сначала все были в восторге. - продолжал он, - Началось с того, что один, кажется, граф... или князь... то есть, это раньше он был графом, а потом стал книжки писать и написал одну для детей... Не помню, как называлась, но когда он принёс её в театр, всем так понравилось, что решили по ней ставить спектакль... Вот тогда меня отец и сделал. Только тогда нос у меня был длинный-длинный... И у меня было имя... Имя! Понимаете? Было у меня! Только я его потом потерял!
Он снова грустно вздохнул. Затем одним махом осушил бокал, виновато посмотрел на друзей и произнёс: «Извините! Я без тоста! Даже представиться не могу! Я потерял имя!»
- Ничего-ничего! - мягко сказал Акакий, - Ты, главное, говори. Продолжай. Тебе легче станет. А мы с другом выпьем за то, чтобы ты нашёл его.
Тут Акакий-Яков и КотГорода812 дружно опустошили содержимое своих бокалов, после чего повествование продолжалось.
- Отец каждый вечер разбирал меня и смазывал изнутри все части механизмов специальной смазкой... - рассказывал Дурак, - он это делал обязательно и так тщательно, что всё у меня работает прекрасно до сих пор. Ну, вы видели.
Спектакль мы сделали замечательный! Просто восторг, какой замечательный. Я был тем самым мальчиком, и у меня было много друзей. А как были счастливы дети, когда мы в конце открывали свой театр! Я веселился, всех смешил, всех развлекал...
Он вдруг вскочил, прошёлся колесом и выкинул уморительное коленце.
Акакий-Яков и КотГорода812 невольно улыбнулись.
- Во! Был спектакль! - он снова уселся за стол, - А горошина эта - семя денежного дерева из Страны дураков. Ишь, как истосковалось, как соскучилось! Сразу в рост двинулось! Я его в пистолет спрятал, когда отца не стало... - тут Дурак помолчал немного и бросил взгляд на пустой бокал.
Поймав этот взгляд, Яков немного налил в бокал ликера, не забыл и валерьянки для себя с соседом.
- Давай родителя твоего помянем. Светлый, видимо, человек был.
И все молча выпили.
- Да, светлый... Это ты очень правильно сказал, - продолжил Дурак горестную свою историю, - потом, когда заказов у отца стало много, он взял себе помощника. Только помощник этот учиться ничему не хотел, говорил, что всё и так умеет, а сам не умел и только книжки всякие про политику читал и на митингах говорил речисто...
Отцу тогда деревянный портрет вождя заказали, вот они вдвоём и делали. Вернее, делал в основном отец, а помощник только портил. То он не то дерево подберёт, то инструмент затупит, то клей неправильно сварит, а под конец умудрился отсечь ухо уже готовому портрету.
Тут отец терпение потерял. Нет, он не кричал, он вообще никогда не кричал. Он только грустно посмотрел на помощника своего и сказал: «Вместо того, чтобы чушь всякую читать, да глотку драть на глупых митингах, лучше бы делу учился. Пойди-ка ты братец, вон!»
Тот и пошёл, да в ВеЧеКу... или ГеПеУ это было, не помню. Пошёл и бумагу написал, что кукольный мастер Карл Сигизмундович литературу партийную чушью называет, а портретам вождей от злобы своей мелкобуржуазной рубит уши.
Тогда и погиб отец мой, светлый человек, Карл Сигизмундович, мастер. Говорили, что шпион он и враг народа... и вредитель.
А как погиб он, то и спектакль больше не разрешили представлять. Куклы ведь делал враг народа!
Вот тогда я и потерял всю свою весёлость и стал злой.
Он сделал паузу и глубоко вздохнул. Яков машинально потянулся за ликёром, но Дурак жестом остановил его.
- Хватит уже. А то мне плохо будет... Вернее, всем будет плохо, если я ещё немного позволю.
А помощник отца стал начальником всех поделочных цехов, набрал себе человек пять таких же горлопанов, как и сам, и стали свои куклы делать. Что ни кукла, то урод. А механика у них не получалась вовсе. Всё скрипело, шаталось да разваливалось. Каждый день только ремонтом и занимались.
Меня сначала вовсе выкинуть на помойку хотели, я, видишь ли, их пролетарское чувство задеваю своим буржуазным нутром. Спас меня пожарный, дядя Сиверьян. Он с отцом дружил когда-то и поэтому старался все его поделки как-то сохранить, не дать сгинуть. Повесил он меня на гвоздик в клетушке своей, а чтобы память об отце оставить, написал на бумажке имя моё и приписку сделал: «Изготовил мастер Карл Сигизмундович в таком-то году». Бумажку эту он мне в рот положил...
- Постой! - вскричал взволнованный Акакий, - Так, значит, имя твоё у тебя во рту!
- Нет! - потупясь ответил Дурак, - Потерял я его.
- Как потерял? Когда?
- А вот, слушайте... Или надоел я вам уже?
- Нет! Что ты! - в голос воскликнули друзья-соседи, - Рассказывай!
- Приехал как-то в наш театр задорный парень, вихрастый такой, трубку курил, такую же, как у тебя, ароматную такую... Привёз он тоже книжку свою, чтобы спектакль сделать. И сделали. Только всё ему не нравились куклы новые. «Они, - говорит, - не живые у вас получаются. Дубовые, какие-то. А нет ли, - говорит, - старых? Любых. Мы их переделаем". Тут и нашли меня, выпросили у дяди Сиверьяна. Обрезали мне нос, на голову кепку пристроили, живот сделали толстый-претолстый. «О! - говорят, - настоящий Плохиш». Так я Плохишом стал. Но имя своё исконное тогда ещё не терял, берёг. Спектакль получился так себе, а я зато научился гадости да подлости делать. Не любили меня дети, всё шикали и свистели, как только видели. И я за это детей разлюбил, стали они мне все ненавистными.
А потом... потом... Вдруг началась война и буквально в первый же день в театр наш попала бомба. Только я этого не помню, потому что я спал в это время, а когда проснулся, то был уже в другом, совсем мне неизвестном месте.
Я слышал, как какая-то женщина потом рассказывала про бомбу, про то, как дядя Сиверьян спасал всех - из огня вытаскивал... А себя не спас - горящая стена на него рухнула...
Дурак замолчал и молчал так долго, что друзьям стало казаться, что замолчал он совсем.
- Меня эта женщина подобрала - из груды кирпичей вытащила - и сначала домой отнесла, - продолжил он наконец, - я, оказывается, у неё всю войну сначала над кроватью на гвозде спал. Потом, когда зимой было совсем холодно и буржуйку топили паркетом и стульями, она меня в тряпицу завернула и за батарею в щель спрятала. А после войны принесла в театр, другой, не тот, где я родился. И всю историю мою рассказала. Вот тут я и про бомбу узнал, и про то, что много лет назад, ещё девочкой, видела она меня, когда я с Азбукой бегал, и узнала меня, даже без моего длинного носа.
Пристроили меня в театре том на роли стариков и грозных отцов. Помню, один всё удивлялся, как это так механика моя хитрая устроена, что двигаюсь я, как живой.
Решил разобраться. Все мои внутренности вывернул, всё по винтикам разложил.
И вот, то ли тогда, то ли когда бомба упала - я не знаю - но потерялась бумажка с именем моим и мастера обозначением. А может, просто проглотил я её, не могу сказать. Так и стал я безымянным.
Стали все меня звать Дураком. А чтобы ещё больше был на дурака похож, лицо моё изуродовали, как только смогли, шкуру эту глупую надели...
- А что этот, который разобрать тебя хотел, понял он механику твою? - осторожно поинтересовался Акакий.
- Понял! Толковый парнишка был. Смазал меня всего, снова собрал, со всех узлов чертежи сделал. Только потом его поманили за границу уехать - это как раз тогда можно стало - ну, и уехал он. Здесь-то ему даже на еду денег не хватало иногда. Я видел однажды, как он голимый кипяток пил, даже заварки не было. «Чай «белая роза»»,- говорил. А там ему за руки золотые и голову умную и мастерскую свою дали, и лабораторию отдельную оборудовали. А денег назначили... сейчас вспомню... 20 тысяч, что ли, этих...
- М-и-и-ау!!! - вдруг вскочил КотГорода812, и заходил кругами, и заходил, - А я знаю! А я знаю!
- И я знаю, долларов! - Акакий повернулся к нему, - Не мешай. Дай человеку высказаться.
Хитро мурлыча, приблизился к нему КотГорода812, к самому уху наклонился и прошептал: «Не про доллары я. Я знаю его имя".
Вскинулся Акакий-Яков: «Говори!»
- Нет! Нальём сначала!
Дурак попробовал было протестовать, но КотГорода812 остановил его попытки и произнёс следующую, вошедшую впоследствии во все Анналы, историческую фразу:"Я поднимаю этот бокал... Наливай-наливай! Поднимаю за обретение имени!»
Он выдержал необходимую паузу и добавил: «За двойное обретение! Моё! О чём уже все знают. И... внимание!.. Твоё».
Полные предчувствия глаза Дурака обратились к говорившему, и тот торжественно закончил: «Ибо имя, данное тебе от рождения, - Буратино! Да! Буратино! Сделал тебя папа Карло! Это всем известно, даже самым маленьким детям!»
Новопоименованный Буратино зажмурился, как-то неказисто всхлипнул и, не стесняясь никого, не зажимая рот, залился слезами счастья.
На этом и заканчивается история об удивительных приключениях и неописуемых страданиях потерявшего имя злого пакостника Дурака.
Потому что начинается новая история - обретшего имя весёлого Буратино, вернее, продолжается.
- А знаете что, братцы мои? – Акакий-Яков поднялся со своего места и приготовился говорить, - Выпить я хочу. Но не просто выпить, то есть употребить, а со значением.
- Па-а-дажди! – вмешался тут прорыдавшийся и успокоившийся Буратино, - Я скажу. Хочу я, - обратился он к Якову, - за тебя поднять бокал, за доброту твою, за то, что тянет к тебе людей. Умеешь ты… не знаю как правильно… атмосферу создать, уют, тепло с тобой рядом. Слушай! А чего это ты маешься?
- Кто мается? Я?
- Маешься, маешься. Я-то знаю. Да! Ро-обятки, как говаривал дядя Сиверьян, а не познакомиться ли нам для приятного проведения времени? Меня зовут Буратино! – и он обратил лицо к КотуГорода812, тот невольно встал.
- КотГорода812, - сказал он и прикоснулся бокалом своим к бокалу Буратино.
Акакий тоже встал невольно.
- Яков, – сказал он!
- Вот! – воскликнул Буратино в запале, - Это имя твоё мне очень не нравится. Извини, конечно. Я почему плакал, почему я хулиганил и всех задирал? Потому что…
- Стоп! – перебил его Акакий-Яков, - А ты как, вообще, к нам попал? В смысле, вошёл?
- Что значит – «как»? Через дверь, у тебя же всегда открыто.
- А ещё кто-нибудь с тобой вошёл?
Буратино улыбнулся: «Нет. Никто не вошёл. Я же за собой дверь запер. Что? Не нужно было?».
Побежали, проверили – заперто. Прочно заперто, хорошо.
И поднялся тут, прямо у двери галдёж. Буратино и КотГорода812 убеждали Акакия-Якова в том, что пора ему к исконному своему имени вернуться, что очень оно им по душе, а детские его сомнения и страхи, что, мол, задразнят, просто ерунда.
- Хочешь, давай у Сураджа спросим, он всё знает, что означает имя твоё?
Рядили, спорили, потом решили так: действительно надо у Сураджа спросить, а для верности ещё у Витюшки поинтересоваться, и тут же бросились звонить Витюшке. Он человек театральный, спать ложится поздно, ему в любое время позвонить можно, а Сураджу завтра с утреца ерша забросить в черепок.
Бросились к старинному бутафорскому деревянному аппарату, висящему в комнате, и Яков лихо накрутил диск. Подозрительный аппарат, шнур которому заменял пеньковый шпагат, пошипел, потрещал и зазвенел, как будильник. Яков снял трубку и приложил к уху.
- Алло, станция слушает! - раздался в трубке простуженный голос.
- Витюшку, пожалуйста, девушка.
- За девушку спасибо. Номер диктуйте, - голос в трубке откашлялся, потом послышалось чихание.
- Будьте здоровы! - машинально пожелал Яков.
- Спасибо. Соединяю, - тут же отреагировал голос.
В трубке булькнуло, затрещало, и на другом конце провода, неизвестно в какой дали, обрадовался Витюшка, услышав старинного друга: «Акаша! Друг дорогой! Сколько лет, сколько зим! Как поживаешь?»
- Как ты меня назвал? - оторопел Яков.
- Акаша! А что, тебя так никто не зовёт? Странно. Хорошее имя. Вслушайся, как звучит - Ака-ша!
- А-ка-ша! – как-то невольно произнёс Яков и вслушался, звучало, действительно, красиво.
- Мир вам! – вдруг прорезался в трубке другой голос, и принадлежал он явно не Витюшке, принадлежал он…
- Ой! – от неожиданной догадки Яков аж вздрогнул, - Серёнька… извини, Сурадж, ты, что ли?
- Пусть пребудет с тобой твоя мудрость вовеки, это действительно я, так сказать, аз есьм, весь тут.
- Здорово! А мы к тебе утром собирались наведаться. А ты что, у Витюшки в гостях?
- Нет, мы с ним у тебя в гостях, только ты зачем-то дверь закрыл. Зачем ты её закрыл? Тебе моего заклинания мало, что ли?
Ошалелый Яков посмотрел на Буратино и КотаГорода812.
- Братцы, я, кажется, сейчас того… в обморок грохнусь…
Буратино и КотГорода812 молчали, ничего не понимая, и лишь переглядывались.
- Что случилось? Давай объясняй, - вымолвил, наконец КотГорода812.
- Да! – сказал Буратино, - Давай!
- Да вот… - Яков зачем-то ткнул пальцем в телефонную трубку, - здесь они… Ждут.
Буратино поглядел на трубку и, наклонившись, крикнул в неё: «Эй! Вы там, в трубке! Вы где?»
- В трубке, – ответила трубка, - хватит дурку гонять! Открывайте дверь!
Поднеся трубку к уху, Яков, наконец, попытался сформулировать: «Витюшка, Сурадж! Я же звоню… а тут вы…»
- Так ведь ты мне на мобильный позвонил... - ответил Виктор в трубке, - Я как раз к твоему дому уже подходил, тут звонок от тебя, и Сурадж в ту же минуту подошёл.
Не слушая ничего больше, Яков рванул к входной двери, и за ним рванули Буратино и КотГорода812.
Яков только отпер дверь и на шажок отступил, давая место пройти, и тут же его стали обнимать, тискать, похлопывать дружески по плечу и пожимать обе руки поочерёдно и вместе.
Счастливый и ничего не соображающий, он провёл всех к столу, усадил и, наконец, задал главный вопрос: «Братцы мои дорогие! А как это вы ко мне собрались?!»
Тут первым поднялся Виктор.
- Акаша! Наш дорогой, наш странный, наш любимый друг! Ты мне всегда говорил, что склерозом страдает Сурадж. Говорил? Говорил. Но теперь я вижу, что склероз – болезнь заразная… Не возражай! Заразная! Ибо я впервые вижу, чтобы человек напрочь забыл, что у него сегодня День рождения…
Тут Яков поднялся и схватился руками за голову.
- Ой-ёй-ёй-ёй-ёй! – в смятении пробормотал он.
- И потому, - продолжал Витюша, - мы с Сураджем пришли сюда, чтобы поздравить тебя и поднести наши скромные подарки.
Тут из принесённого пакета были извлечены разные приятные мелкие мелочи, что принято припасать к Дням рождения, а уже затем вспотевший даже от волнения Сурадж приступил к главному.
- Тут я тебе, дружище, гороскоп решил составить, вот, смотри! - он вынул из свёртка и развернул огромный красочный лист, испещрённый таинственными знаками и поясняющими подписями, - Я это чудо две недели составлял, да всё никак не сходится. И на Якова составлял, и на Бочкарисотвара, и на другие имена... Не выходит, и всё тут!
- Ладно! Ты объясни сначала, к чему эти знаки?
- Подожди! Как говорил один знакомый вождь делаваров: «Повесь копьё терпения на дерево внимания». Я ведь всякими новомодными программами не пользуюсь, да мне и компьютер-то не нужен! Астролябия и секстант, говорю я! Только астролябия, секстант, а ещё мозги необходимы! Так вот. Я всю свою библиотеку перекопал и... - тут он сделал многозначительную паузу, - вот что нашёл!
Здесь Сурадж вынул прямо из воздуха маленькую деревянную табличку с непонятными письменами и прочитал: «И имя ему будет Ἀκακιος, ибо добрый он душою своею и делами своими и зла не делает он!» Только я в гороскоп подставил «Акакий» - всё мгновенно сошлось! А потому поздравляю я тебя и вот тебе гороскоп и имя твоё природное!
- А тебя, - наклонившись к уху Сураджа тихо сказал Витюшка, - я всё равно Серёнькой буду звать.
Тем и заканчивается дума об Акакии.