Когда треск чернильных шин слился с тишиной соседней улицы, чье название я так и не узнал, застрявший в ветках невидимых деревьев ветер качнул сизый луч. И я понял, что  древняя столица Молдовы смотрит на меня сквозь прикрытые окна. В эти каменистые склоны, что уже не Балканы, но еще не Русь, римские легионеры однажды воткнули свои иззубренные мечи – сейчас они колосятся побегами латинской речи.

Строй этой речи не проверить по камертону Овидия – слишком много в ней соков дакийских лугов и прели листьев, сотнями лет покидавших  черные деревья. Capac – называют деревья тут, это фракийское слово было вбито в землю железом сурового века и звучит как последний хрип Децебала.  Властный и гордый дак, он говорил на равных с кесарями, но в предсмертный миг увидел перед собой лишь пепел гибнущей Сармизегитузы и собственный меч, которым не смог ее защитить.  

Вымытые в бессветной воде виноградины звезд – желтых, синих, зеленых – расчертили небо  светящейся азбукой.  Via Lactea, ясно различимая, до самых малых, окутанных собственной дальностью, гроздей освещает дорогу вниз - в долину забытых войн и языков, шаг за шагом . Но когда улочка круто уходит вниз, из-за мигающей лавки раздается кашель мотора. Третье тысячелетие от Рождества Христова не хочет спать даже сейчас, и его голоса испуганно вскрикивают среди пляски предрассветных теней.  

Ряды деревьев – за ними чей-то потемневший лик на  пьедестале. Он-то что сделал, чтобы покрыться тут бронзой? Ответ спрятан где-то совсем рядом, но я не ищу его, а иду мимо  парка. Месяц перекатывается вслед за мной по неровному тыну заборов, за которым кривые клыки тоскующих собак тщетно пытаются разгрызть тишину.

Кириллическая вязь внезапно высвечивается среди латинского леса – правнуки Нестора, род Остромира, они не слишком похожи на пращуров, но все же – они здесь, и, поскребя чуть-чуть каменистую пелерину, ты видишь под ней проступающие следы  дружинников Владимира.

От отметки забытых южных рубежей – только сотня шагов до дороги их нынешней стражи.  Там меня ожидает он – освещая свою замершую машину огоньком сигареты, отраженным в   глазах, произносит что-то и понимает по запаху чужого солнца   - перед ним иноземец.  Тогда он смотрит на Север, и я говорю ему – Da. Слово, бросившее мост из варяг в греки, становится пропуском домой. Дорога кивает нам спящими столбами, и вот мой проводник показывает перед собой:

- Graniţă – и глушит мотор перед сонными воротами Шипинской земли. Что ж, звезды Сирета, до свидания и спасибо за свет этой ночи – я запомнил, и я вернусь к вам снова.