На четверть хода

---

- Леша, Кожемякин просил передать, работаем сегодня до упора!
Ко мне в кабинет просунулась хомяковатая мордочка Светы Чередниченко из отдела кредитования физлиц.
- Что значит «до упора»?
- Мораторий на выдачу кредитов с завтрашнего дня, - пояснила Света, держась за ручку входной двери, - сегодня выдаем всё, что накопилось в портфеле. Так что домой, - она кисло улыбнулась, - можешь особо не спешить.
- Прекрасно.
- Ага, супер.
Дверь захлопнулась, и в коридоре раздался приглушенный стук каблучков, уносящих тяжелые Светины телеса.
Отлично. Сегодня сидим допоздна. Я третий месяц работаю в этом треклятом банке, и сегодня мы сидим допоздна.
Мораторий…
Кризис грянул полмесяца назад, и доллар заскакал как одержимый, банки стали лопаться один за другим, но наш пока держался. Зашелестело в воздухе, настораживая и заставляя опасливо осматриваться внезапное слово – «сокращение». Забеспокоился народ. Забурлил Интернет. Заворочалось правительство.
И вот сегодня – мораторий.
Ну что ж... Посидим, значит, допоздна. Я перезвонил Кожемякину, неугомонному директорскому заму.
- Лешенька – сегодня не уходим! Сегодня выдаем всё!
Кожемякинский баритон гудит в телефонной трубке с привычной жизнерадостной интонацией...
Честно говоря, я уже подал заявление об уходе, еще две недели назад. Мне остается отбыть две недели. Но работать даже в эти две недели, как ни крути, приходится на результат.
А работать не хочется...
Черт возьми – до чего же не хочется работать! Разнес бы свою конуру к чертям, но лень сковывает суставы, и я сижу, бессмысленно уставившись в монитор.
За стеной тоже сидят – точнее, сидит - безнадежно тучная Лена, неизлечимая поклонница Стаса Михайлова.
Весь сегодняшний день я не работаю – валяю дурака, пренебрегая своими прямыми обязанностями. Впрочем, две недели – мой максимум. Я ухожу с этой дрянной, гадкой, ненавистной работенки, и – всем вам пламенный привет.
Чем я занимаюсь целый день?
Пытаюсь писать в Живой Журнал. Завел аккаунт в Контакте. Заглядываю на порносайты. Времени, короче, хватает на всё, кроме работы.
По-хорошему говоря, меня надо гнать в шею. Но я опережаю своих работодателей, как в стихотворении Быкова, на четверть хода. Как только я почувствовал, что работа эта не идет ни в какое сравнение с тем, что мне по-настоящему интересно, я написал заявление об уходе. И стал саботировать. До этого я филонил с робким сознанием вины и даже терзался чем-то вроде угрызений совести. После заявления – почти не обременяю себя отчетом и осмыслением происходящего.
Работаю в полноги, спустя рукава, плюю немилосердно на обязанности юрисконсульта одного из самых крупных отделений банка, опутавшего своей сетью всю многострадальную державу нашу.
И ведь что самое интересное – хоть бы лопнул, сволочь! Банк.
Нет же. Являются за месяц до кризиса какие-то полоумные инвесторы, собираются влить в наше полудохлое учреждение побольше деньжат и чего-нибудь с этой затеи поиметь. Но как бы не так. Затея опережает инвесторов на четверть хода и с удовольствием имеет их сама, уже раскошелившихся и проклявших тот день, когда...
Тошнотворно пиликает телефон.
- Алло, Леша, блин! Заключения по кредитам готовы?
Вот зараза. Я проторчал в Контакте, листая чужие аккаунты, что-то около двадцати минут. А горка папок на столе, папок с заявлениями и документами граждан, претендующих на выдачу кредитов, лежит нетронутой перед самым моим носом. Вот суки...
И зачем вам деньги? Ну зачем вам, мудозвонам, деньги? Эх...
Прокляв клиентов и отведя душу, я принимаюсь за рассмотрение документов. Недочетов нет, всё гладко. Я заполняю форму экспертного заключения в Ворде – одну, другую, десятую, пятнадцатую... Время идет, я работаю как одержимый, матерясь вполголоса и отвечая на истерические звонки из кредитного отдела.
Наконец, всё...
Распечатываю, подписываю.
Теперь эту кипу надо снести вниз, в отдел кредитования физлиц, и всучить Свете. Я выхожу из своего кабинетика, странным образом обустроенного в помещении отдела кредитования юридических лиц и похожего на собачью будку из белого пластика.
В коридоре наталкиваюсь на замдиректора по корпоративным клиентам, чисто выглаженного и до неприличия носатого Сергея Антоныча Муравского.
- Леша, а когда у нас заседание в суде по «Агросоюзу»?
Я с отвращением и страхом вспоминаю – заседание было вчера, но я на него не поехал. Забыл.
- Заседание перенесли, Сергей Антоныч, - говорю я первое, что приходит на ум.
- А... И на когда?
- Просили перезвонить в канцелярию, - вру я, - уточнить сроки.
- А ты звонил? – в голосе Муравского появляется осторожное сомнение.
«Слава богу, не нужно врать» - с облегчением думаю я и лицемерно-покаянным тоном отвечаю:
- Не звонил, Сергей Антоныч...
- Позвони, Леш, пожалуйста. Не забудь! И перезвони потом мне.
- Обязательно, Сергей Антоныч!
Муравский думает о чем-то еще несколько секунд, не глядя на меня и кусая ноготь большого пальца, потом легонько встряхивает головой и собирается уходить. Взгляд его невольно останавливается на тучной Лене, индифферентно сидящей в углу кабинета за допотопным монитором размером с тумбочку, и Муравский направляется к ней, на ходу спрашивая:
- Ну что, Лена, как ваш отчет?
Лена что-то подробно докладывает, она, в отличие от меня, исполнительна на редкость. Работает со стахановским энтузиазмом, но получает при этом до обидного мало. В отличие от меня.
Не слушая, о чем беседуют двое увлеченных трудоголиков, я поворачиваюсь и иду по коридору. Серый линолеум скрадывает звук шагов. Над головой потрескивают люминесцентные лампы.
Мне жалко обманывать Муравского. По сравнению с другими директорскими замами и самим директором, он не переходит с подчиненными на матерный диалект, не повышает голоса даже в самых провальных ситуациях и обращается на вы ко всем из нас без исключения. Короче, ведет себя по-человечески.
И врать ему в глаза – самым наглым образом – почему-то стыдно, несмотря на то, что вру я в последнее время до неприличия много...
По пути в отдел кредитования физлиц я замечаю директорского водителя Семеныча, гориллообразного пятидесятилетнего сибиряка, не без успеха флиртующего с молоденькой секретаршей Ирочкой.
Я спускаюсь на первый этаж, громко щелкая подошвами по грязным кафельным ступенькам, и оказываюсь в отделе кредитования. К отделу примыкает валютно-операционный зал. Кто-то из операционисток «висит» в Одноклассниках: покинутый монитор равнодушно сдает отлучившуюся хозяйку.
- Принес? – поднимает голову толстощекая Света. Она сидит в глубине комнатки. За ее спиной сквозь лесенку жалюзи темнеет торопливый ноябрьский вечер.
Я кладу на заваленный бумагами и заставленный безделушками стол стопку заключений.
- Ага, - реагирует Света, возвращаясь к проверке каких-то списков и жуя слоеный пирожок. – Угощайся, - она кивает на пластиковую тарелку со снедью.
Я не успеваю отказаться, как в разговор вступает худосочная Люда, крашеными в пепельный цвет волосами напоминающая ворону.
- Леша, - голос у нее скрипучий и неприятный, - ты машины, – она называет фамилии клиентов, – вывел из залога?
Вот черт...
- Завтра выведу, Люд, - обещаю я.
- Леш, я же вчера еще просила, блин...
Люда раздраженно постукивает кончиками расписных ногтей по папке с чьим-то кредитным делом и смотрит куда-то в сторону, многозначительно поджав губы.
- Леша, - говорит она, снова повернувшись ко мне лицом, - давай завтра, только точно. Клиенты ждут.
- Хорошо, - я уже стою в дверях, как вдруг вспоминаю, что забыл спросить о главном. – Свет, слышь, ты не в курсе, мне сегодня до скольки конкретно сидеть?
Света прожевала остатки пирожка и теперь неторопливо отирает уголки губ гигиенической салфеткой.
- Я же сказала, - тонко улыбается она, - можешь не торопиться!
И посерьезнев, добавляет:
- Одновременно с нами не уйдешь, не бойся. Мы, - она начинает подкрашивать губы, тщательно смотрясь в круглое зеркальце, - мы сегодня точно раньше двух не уйдем.
Зеркальце захлопывается.
- А ты часам к одиннадцати освободишься. Виза твоя нужна на всех копиях нотариальных договоров, - я, не отводя глаз, смотрю на нее и не понимаю, как человек может ежедневно заниматься этой работой, - мы ведь копии отправляем в головной банк на согласование, сам знаешь.
Света скрещивает руки на груди и опирается локтями о стол, улыбаясь мне хозяйственной сорокалетней улыбкой.
- Вопросы есть еще?
Я выхожу из кредитной комнатушки и иду в свою конуру. Кафель цокает под ногами. Прохожу мимо директорского кабинета – Семеныч с Ирочкой уже смотались: секретарское место пустует, из четырех люминесцентных ламп тускло моргает только одна.
Я смотрю на часы. Начало седьмого. Неудивительно, что секретарша дала стрекача, тем более что директор сегодня в отлучке.
На самом пороге моей пластиковой конуры – кому и зачем пришло в голову выстроить это странное помещение? – меня окликает тягучий голос непонятно отчего засидевшейся Лены.
- Лё-ош! Ты имущество «ИнфоТела» из залога вывел?
- Завтра, Ленуся, завтра! – нараспев отвечаю я и вспоминаю Мурастого, «Агросоюз», барабанящие Людины ногти...
В Контакте тем временем кто-то стремится добавить меня в "друзья". Я сажусь в скрипящее кресло и тупо рассматриваю аватарку очередного одноклассника, с которым не виделся лет шесть, нисколько об этом не сожалея. Навожу курсор: «Отказать».
С шизофреническим восторгом пиликает телефон.
Я вздрагиваю.
- Лешенька, - зверски ласковый голос Кожемякина густым фаршем ползет из трубки, - а что у нас с сегодняшним судом по, - он называет кого-то из должников, заседание по делу которого должно было состояться сегодня, - что у нас имеется?
- З-заседание п-перенесли, Виталий Александрович, - с трудом выговариваю я.
- А что такое?
- Должник не явился.
- Должник не явился? – зачем-то переспрашивает Кожемякин, и мне становится не по себе.
- Не явился, Виталий Александрович.
- Ну и хрен с ним, с мудозвоном, ему же хуже, - я слышу, как замдиректора расплывается в обаятельной белозубой улыбке, - только ты, Лешенька, обязательно это дело проконтролируй, чтобы всё у нас было как надо.
- Обязательно, Виталий Александрович.
- Ну давай, родной.
Мне становится невыносимо тошно. Я встаю из-за стола и выхожу из конуры в основную комнату. Лена, одетая в потрепанную черную кожанку, проходит мимо, обдавая меня стойким запахом немытого тела.
- Пока, Леш.
- Пока.
Кредитный портфель корпоративщиков пуст, поэтому Лена, единственный, кроме Муравского, сотрудник этого отдела, сегодня отправляется домой, не задерживаясь по случаю моратория. Мягко откликается линолеум. Ему вторит до блеска вымытый кафель. Тишина.
Я подхожу к окну, выходящему на проспект, и, разведя двумя пальцами пыльные створки позвякивающих жалюзи, смотрю на светофор, мигающий на ближайшем перекрестке. Загорается зеленый. Автомобили, торопясь вклиниться в темноту осеннего вечера, срываются с места и плотным потоком проносятся у меня под окном.
«Две недели», - думаю я. - «Две недели».

---