Глава 4.

Пиня сидел на скамейке у подъезда, провожая прохожих взглядом, которого не было видно из глубины лица, опухшего, как надутая кожаная грелка. Он был матёрым жителем улицы, с помощью алкогольных излишеств исключившим себя из бытовых дрязг и четырехугольника семьи, состоявшего из жены и двоих детей. Благоверная, в силу неверных представлений о жизни терпевшая его восемь лет, в один прекрасный день просто поменяла в двери замки, отравив бандеролью в форточку Пинины пожитки.

Сколько он так жил, неизвестно, но никто не знал, что написано в его паспорте в графе «имя, фамилия, отчество», и был он просто Пингвин. Пиня. За время такой аскетической жизни его мировоззрение и приоритеты сильно поменялись. Трезвость ума и бодрость духа были теперь равноценны мучительной гибели. Поэтому, не найдя в себе никаких талантов и способностей, Пиня стал доставлять оральные удовольствия своим более удачливым коллегам, которые иногда подшаманивали на погрузке-разгрузке чего угодно за еду, алкоголь и даже деньги. Это была каста, от которой веяло сытостью и хмелем, и к которой было выгодно примазаться. Способы же интеграции значения давно не имели, поэтому Пиня был всё время под мухой и даже иногда чувствовал приятную тяжесть в желудке от яств, щедро бросаемых ему прямо на землю.

К скамейке подошёл Лёня Куц, которого все называли Куций, подсел к Пине и, не здороваясь спросил:

- Слушай, ты Валерку не видел?

- Не, - сказал Пиня, мотнув головой, от чего его повело в сторону, и стал изображать Пизанскую башню, хоть никогда не был за границей.

Куций с завистью покосился на Пиню, потому что сам он ещё не перешагнул ту невидимую грань, за которой было уже не дно, не самое дно, а полная, огромная, бездонная жопа. Чёрная дыра, втягивающая в себя время, пространство и нормы морали.

Лёня стал вымещать свою злость на более слабом и обеспеченном, как это испокон века принято у революционного класса.

- Слышь, пидар, тебе сколько лет-то? А? – задал он первый пришедший в голову  вопрос. Логика таких тестов оставляла желать всего наилучшего, а вот результат ещё никогда не подводил. Ещё пара вопросов, и можно отвести душу, попинав незадачливого собеседника, который всё равно ничего не примет на свой счёт.

Пиня пожал плечами, продолжая с философским упорством созерцать улицу.

- Слышь, чё молчишь? Не уважаешь меня, что ли? А, сосало распухшее?

Будь Пиня буддистским ламой, медитировать много лет подряд для него не составило бы особого труда. Реакции с его стороны не было настолько, что это могло вывести из себя и более чувственного собеседника. Оставался вопрос №3 про остроту слуха с последующим вызовом на дуэль, где у Пини было столько же шансов одержать победу, как у сборной России по футболу на чемпионате мира.

Из подъезда вышли два подростка, испуганно глянули на Куцего и ускоренным шагом продефилировали мимо.

- А ну стопэ! – скомандовал Лёня, - ходь сюда, пацаны.

- Мы? – дрожащим голосом спросил Сашка.

- Нет, бля, дядя Петя из Самары. Вы, вы.

Ребята медленно подошли, усердно выискивая глазами что-то в районе кедов.

- Слышь, господа, вы Валерку знаете?

- Из 7-го «б»? – с надеждой спросил Пашка, который рад был отвести от себя тень подозрения в попытке сыграть в футбол предметом, к спорту не относящимся.

- Гэ, бля. От дебилы. Дядю Валеру из соседнего подъезда. Бородатый, как пират, и шатается вечно, как на палубе в шторм.

- Дак, это, его ж вчера похоронили вроде, - Пашка глянул на Сашку, ища поддержки, но тот продолжал изучать носки своих кедов, ни о чём другом, казалось, не думая.

- Как так? Он чё ж это, умер, что ли?

- Ага, совсем.

- Во, бля! – Куций на секунду задумался, - так. А деньги у вас есть? На венок всеми любимому дяде Валере.

- Не, денег нету. Откуда у нас? – пролепетал Сашка, которому жгли карман две свёрнутые десятирублёвки.

- Слышь, а ну не жадничай, - и Куций стал подходить, смотря на мальчиков в упор, - там сиротки бедные голодают, а ты жлобишься. Доставай бабки, клоп, а то щас сниму ремень и пропишу по первое сентября. Понял?

Так как беспочвенность угроз в виде полного отсутствия ремня не была видна из-за пальто, Сашка дрожащей рукой отдал Куцему неосуществлённый обед в Макдональдсе, прощаясь взглядом с деньгами, как с лучшим другом.

- А ты хули как засватанный, - повернул куц к Паше подобревшее от купюр лицо, - есть чё? А?

- По-по-понима-мает-те, это мне м-м-мама на кроссовки…

- Ах ты, недоросль меркантильная, - Лёня взял протянутую пятидесятирублёвку, - там деточкам жрать нечего, а ему кроссовки. В этих походишь, тефлон. И чтоб никому, ясно? Благотворительность должна оставаться в тайне. А теперь валите галопом. Ну! Пшли!

Ребята так быстро здрыснули, что Пиня, даже если бы понял, что это были его спасители, вряд ли бы успел их поблагодарить. Куций, забыв о его существовании, твёрдым шагом направился в «Любушку», чувствуя превосходство платежеспособного человека. О Валере он так и не вспомнил, потому что, помедли Лёня ещё чуть-чуть, и отправился бы в тот же санаторий, где у Валерки была теперь прописка навсегда.