1

вот они
вот они
люди не знавшие глаза
имени бога
любви
лопотания чёток-
будней
у них есть руки две ноги две две вазы
боль есть кора есть есть пропасть запруд и печёнок
в сбитых орлах есть которых – плохая примета
есть коробок светлячок пара сломанных спичек
струпья с наколками двух одиночащих метров
площади жил или дыр или буль – по привычке –
в пену корытца под облаком слепеньких взглядов
в стадо овечек не считанных с осени курьей

кто-то их бьёт упрекает и учит и гладит
кто-то рисует им крылья и рожки к фигуре

кто-то – в янтарь их и в жемчуг в мужчин или в женщин
в ангелов в демонов в прелый песок-прилипалу
к стенкам сосуда –
и время считается легче –
мятой
оливою
елью
надломленной пальмой
яблочным звуком
бубенчиком треснувшим
стоном
столиком мёртвых
верчением судеб на пальце

вот они
вот они
нищие в шапочках –
тонны!
вот они
вот они –
патока
паводок
паства

вот они…
выбери!
выберу! –
ворон и решка
искорка
валенок
след в без-иголковом сене

если ты видишь то знаешь
как глазоньки режет
то что не видимо
богово
то что бесценно

 

2

… если люди – слепцы, одуваны, китайский фарфор,
самострелы, похлёбка из ночи на пыльном жиру,
кто увидит, закинувши шею жирафью, как вор,
обглодавший по-заячьи белую с чёрным кору,
обручальное солнце снимает с мизинца коры,
обнимальную свитку снимает с древесной груди
и бежит в зеркала, за которыми шапка горит
у предсердья, как город во время прихода орды,
словно орден – слепца, одувана, фарфора, щелчка
барабана без пули, сучочка, сучонка, двери…?

Кто увидит золу ли, слезу на крови кулачка?
Кто расстелит слезе и золе разноцветы-ковры –
из раззлоченной памяти, клочьев сочувствий и бед,
под орнаментом радости, нежности, пряной – что ад..?

Посмотрите на эти ады! – каждый чёрт – магомет.
Посмотрите на эти ковры! – что за горы лежат,
привалившись к младенческим смолам печалей, когда
ни на локоть, ни – в лоб, ни – в грудину губами – ни-ни?..

Да услышат глухие, как мокрых котёнков коптят
в одеяльной купели, в волне ледовитой вины!

Да воскликнут немые прожаренным голосом вслед
уходящей армаде пожаров, потопов: «Виват!»

.. . одуваны слепые головушки моют в росе.
И похлёбки из ночи на ночи разваренной спят…

Прокаженкой, с бубенчиком, с солнцем в руках, с котелком,
со всевидящим змием на сердце, с повязкой на лбу,
протекающей в кружево взгляда густым молоком,
я иду в умирающих дней золотую толпу,

в зеркала чёрно-белые,
в заячьи губы,
в кору
подвенечных небес – бесконечных, как вечер – зимой…
И никто не увидит, как в чёрной рубашке замру
на версте неизвестной, полжисть недошедши домой…

Гуселапчатым снегом – фарфоровым, с алой каймой,
в обнимальном молчании свитки, без шапки, в огне,
побегу, отдохнув, – рисовать на морозе: «ты – мой»…

…а мои с телескопами звёзды считают в окне –
ни одной не видать…
Только снег.
Бубенцы Рождества.
Где-то – выдох овечий.
Чуть дальше – оливковый сад.
И в похлёбку из ночи влетает кроваво сова
в перьях солнца.
Слепые не видят.
Не нужно.
Пусть спят…

 

3

майский жучок с январским лицом,
белая пустошь чёрным кольцом
по небу вьётся. зорким стрельцом
станешь – стреляй в них!
так им и надо – тем, что нельзя
видеть: иначе глаза – не глаза –
тряпочка, ветошь, шагреневый сад…
ясные пани

плачут и выплачут их. а паны
в чёрны тюльпаны очи-огни,
словно в темницу, бросят, во сны
на пмж все
выедут, сгинут…
так что – стреляй! –
в краски, и в чудо, в таинство, в рай.
пусть разве в сказках чертовый враль
ищет им место.

завидно, видно, – тем, кто видал.
праведно вряд ли – тем, кто упал
в эти руины. батько дедал,
крылья хоть к векам
шить не пытайся!
сны и снега,
память о снеге, мокром слегка,
ветер, собравший соль с языка
от человеков

по свету носит соль да жучков,
пустоши, пушки радости, кровь
с нежностью к миру, что был таков –
стал невидимкой.
вот мы – фарфор мы, тьма и вода,
сами себе мы – тьма и вандал,
чёрт и слепец мы, ветер у рта
утренней дымки,

видящей в белом тумане: мосты
имени бога, гвозди, кресты,
уксус медовый, две борозды –
спящие руки…
и – ни лица, ни зеркала, ни
снега, ни почвы – только огни…
что нам сияют-плачут огни?
вспомнишь ли, друг мой?