Глушь
Когда закончится война, мы уедем в непролазную глушь
без средств связи на неопределенный срок.
Мы затеряемся в четырех стенах, как давно хотели,
чтобы никто не мешал, не смотрел и не слушал
наши интимные сказки на речитативный слог.
Нет сил, что ни день, ковылять к восьми до артели.
Я уехать отсюда хочу, и ты сделаешь это со мной
так же, как секс, как семью, как готовку еды.
Моей душе дурно и душно, она пунцовеет,
как самая Красная Площадь – я становлюсь Москвой,
я так плох, что похож на могилу или Бродвей,
на мне незнакомцы укладывают цветы.
Для них в социальных сетях останутся фото,
где мы сидим на траве и сосем кофе из термоса,
полтора глотка черной гадости на двоих,
ориентируясь по солнцу и мху на незнакомой местности,
целуя тела друг друга от сих до сих,
проверяя диапазон от piano до forte.
На поклон приезжали грязные электрички,
увозили селиться в столицу русского мира.
Разве это не мы горлопаним о главном и личном?
Под есенинским небом на что нам сырая квартира,
если есть площади, паперти и проспекты,
если небо – какое угодно, но не бетон.
Позже фронтовики спросят: «voi che sapete,
почем куплены два билета в плацкартный вагон?»
Наши мытарства покажутся им, если не подвигом,
то геройством лихим.
Мы купили билет из места, где все уродливо,
за стихи.