Из цикла "Эвридика, или Записки Орфея"
Дата: 16 Серпня 2010 | Категорія: «Любовна лірика» | Автор_ка: Станислав Бельский (Всі публікації)
| Перегляди: 628
Ты сталинские старые подъезды
Любила, и дворы, и чердаки,
Заставленные дряблыми вещами.
Любила выбраться на крышу
Покатую, курить, смотреть на россыпь,
Медлительную щупать тишину
И впитывать отвесный летний холод.
Любила, и дворы, и чердаки,
Заставленные дряблыми вещами.
Любила выбраться на крышу
Покатую, курить, смотреть на россыпь,
Медлительную щупать тишину
И впитывать отвесный летний холод.
Любила ты латунную луну
Над мутным частоколом улиц,
Крадущийся на цыпочках туман,
Общительные, мреющие лужи,
Рассыпанный по розовому небу
Горох прибрежных фонарей.
Над мутным частоколом улиц,
Крадущийся на цыпочках туман,
Общительные, мреющие лужи,
Рассыпанный по розовому небу
Горох прибрежных фонарей.
Любила двухэтажный дом
На склоне дачного Сурского,
Но не умела в нём уснуть.
Босая, шла в гречишной сини
Туда, где старою открыткой
Прикреплена была заря.
Сочились рыженькие звёзды,
Звенела тёплая печаль,
И лаяли сторожевые суки.
На склоне дачного Сурского,
Но не умела в нём уснуть.
Босая, шла в гречишной сини
Туда, где старою открыткой
Прикреплена была заря.
Сочились рыженькие звёзды,
Звенела тёплая печаль,
И лаяли сторожевые суки.
Любила в зимние простуды
На время попрощаться с суетой,
Лежать под ватным одеялом,
Прислушиваться к шуму батарей,
Глядеть, как крупные снежинки
Слетают на балконную ладонь.
На время попрощаться с суетой,
Лежать под ватным одеялом,
Прислушиваться к шуму батарей,
Глядеть, как крупные снежинки
Слетают на балконную ладонь.
Любила ты шершавый Днепр
Под траурно сырым пареньем снега,
Скелеты заметённых автострад,
Туманные, оплавленные зданья
И зимнюю беременную ночь,
Где мокнет каменный огонь.
Под траурно сырым пареньем снега,
Скелеты заметённых автострад,
Туманные, оплавленные зданья
И зимнюю беременную ночь,
Где мокнет каменный огонь.
Любила толстые, штрихованные дни,
Аллеи, полосатые, как осы,
Прощальное червивое тепло,
Наклонный, быстрый почерк солнца
И вьющиеся бороды дымов.
Аллеи, полосатые, как осы,
Прощальное червивое тепло,
Наклонный, быстрый почерк солнца
И вьющиеся бороды дымов.
Любила странное горенье,
Когда манят болотные огни,
И следуешь неведомому зову,
Скользящему из древней глубины.
Когда манят болотные огни,
И следуешь неведомому зову,
Скользящему из древней глубины.
Любила ты провинциальный
Кишащий, говорливый центр,
Бездарные новостроенья,
Вокзальную людскую маету.
Кишащий, говорливый центр,
Бездарные новостроенья,
Вокзальную людскую маету.
К чему бы ты ни прикасалась –
Во всём ты обретала счастье,
Раздавленную злую доброту,
Глухую боль и смутное сиянье.
Во всём ты обретала счастье,
Раздавленную злую доброту,
Глухую боль и смутное сиянье.
Весна тебя скрывала с головой,
Шальная нежность разрезала тело.
Освоила ты щедрый лабиринт
Запутанных, причудливых свиданий.
Шальная нежность разрезала тело.
Освоила ты щедрый лабиринт
Запутанных, причудливых свиданий.
Обычно для любви ты выбирала
Шутливых, любознательных мужчин,
Больших головотяпов и врунов,
Как правило, с красивой крепкой попой.
Себя ты ощущала при сношеньях
Трубой, в которой воет пламя,
Тяжёлою крестьянской печью
И пошлой, расточительной землёй.
Шутливых, любознательных мужчин,
Больших головотяпов и врунов,
Как правило, с красивой крепкой попой.
Себя ты ощущала при сношеньях
Трубой, в которой воет пламя,
Тяжёлою крестьянской печью
И пошлой, расточительной землёй.
Однажды, курсе на втором,
Ты приняла участье в групповухе.
Запомнила глухое наслажденье,
Когда твоя подруга Катя
Исследовала точным язычком
Твоё послушно млеющее лоно.
Запомнила роскошный аппетит
Подростка незнакомого – он сделал
Подругу трижды, а тебя пять раз
В течение того блажного часа
(Вы обе чудом лишь не залетели).
Ты приняла участье в групповухе.
Запомнила глухое наслажденье,
Когда твоя подруга Катя
Исследовала точным язычком
Твоё послушно млеющее лоно.
Запомнила роскошный аппетит
Подростка незнакомого – он сделал
Подругу трижды, а тебя пять раз
В течение того блажного часа
(Вы обе чудом лишь не залетели).
Один любовник твой, доцент-филолог,
Оставил по себе в напоминанье
Какую-то колючую болезнь,
И ты, по живости любовной,
Успела осчастливить четверых.
Леченье было гнусным и протяжным.
Оставил по себе в напоминанье
Какую-то колючую болезнь,
И ты, по живости любовной,
Успела осчастливить четверых.
Леченье было гнусным и протяжным.
Когда была ты юной и дрянной,
Любила ты устроить треугольник.
Соперники – два круглых важных гуся –
Тебя тянули, как тугой канат,
Иль слали над тобою, как над сеткой,
Закрученные гневные мячи,
Иль длили хмурый пыльный танец,
Иль дрались с петушиной слепотой.
Любила ты устроить треугольник.
Соперники – два круглых важных гуся –
Тебя тянули, как тугой канат,
Иль слали над тобою, как над сеткой,
Закрученные гневные мячи,
Иль длили хмурый пыльный танец,
Иль дрались с петушиной слепотой.
Когда-то ты любила вора
И в каменном задушливом мешке
Ждала, пока он лез по водосточной
Трубе в овальное окно,
Раскрытое, как рот издохшей рыбы.
Ты зябла три минуты, слыша только
Картавую и клейкую капель.
Затем пролился свет, словно из миски,
И грохнул выстрел. Свет опять затих.
Зыбь лунная скользила по стенам
Зелёным, горло драла вонь,
Гул взвешенный уныло брёл сквозь арку.
И в каменном задушливом мешке
Ждала, пока он лез по водосточной
Трубе в овальное окно,
Раскрытое, как рот издохшей рыбы.
Ты зябла три минуты, слыша только
Картавую и клейкую капель.
Затем пролился свет, словно из миски,
И грохнул выстрел. Свет опять затих.
Зыбь лунная скользила по стенам
Зелёным, горло драла вонь,
Гул взвешенный уныло брёл сквозь арку.
Ещё ты вспоминала о совсем
Уж древних и быльём поросших тайнах:
О том, как ты, под маской вурдалака,
Махала деревянным топором,
О дребезжащих, рвущих уши
Ночных пролётах мотоциклом,
О глупых, злых последних классах,
Когда ты увлекалась карате,
И шахматами, и марихуаной.
Уж древних и быльём поросших тайнах:
О том, как ты, под маской вурдалака,
Махала деревянным топором,
О дребезжащих, рвущих уши
Ночных пролётах мотоциклом,
О глупых, злых последних классах,
Когда ты увлекалась карате,
И шахматами, и марихуаной.
Ты здорово каталась на коньках.
В один подгнивший зимний вечер
Ты затащила Катю и меня
В Ледовый. Ты крутила пируэты,
Покуда мы, как медленные раки,
Клешнями шевелили вдоль бортов.
Потом мы пили в чахленьком кафе,
Я ревновал, а ты вовсю шутила
И ела влажными очами
Чуть красненькое Катино лицо.
В один подгнивший зимний вечер
Ты затащила Катю и меня
В Ледовый. Ты крутила пируэты,
Покуда мы, как медленные раки,
Клешнями шевелили вдоль бортов.
Потом мы пили в чахленьком кафе,
Я ревновал, а ты вовсю шутила
И ела влажными очами
Чуть красненькое Катино лицо.
Нередко ты любила наряжаться
С буффонным театральным мастерством.
То ты была Марленой Дитрих,
То вдруг ныряла в Возрожденье
Голландское или порхала в сари –
Провинциальной улицей, средь потных,
Глазевших, как пещеры, дураков.
Костюмы шила ты сама
С растратным воодушевленьем.
«Любовь к трём апельсинам», «Мейерхольд», –
Поддразнивала Катя. Ты дружила
Со многими поэтами в Днепре
И скучные кропала сочиненья
Для местных незлопамятных газет.
С буффонным театральным мастерством.
То ты была Марленой Дитрих,
То вдруг ныряла в Возрожденье
Голландское или порхала в сари –
Провинциальной улицей, средь потных,
Глазевших, как пещеры, дураков.
Костюмы шила ты сама
С растратным воодушевленьем.
«Любовь к трём апельсинам», «Мейерхольд», –
Поддразнивала Катя. Ты дружила
Со многими поэтами в Днепре
И скучные кропала сочиненья
Для местных незлопамятных газет.
Впервые я тебя увидел в парке.
Плыл зной июльский, ражий и кривой,
И ты сидела на траве в тени,
Читая Пруста хищными глазами,
И улыбалась каждому движенью
Румяной и надушенной строки.
Плыл зной июльский, ражий и кривой,
И ты сидела на траве в тени,
Читая Пруста хищными глазами,
И улыбалась каждому движенью
Румяной и надушенной строки.
Что ж – в тот же вечер ты была моей.
Такой неистовой, неугомонной
Я бабы никогда ещё не знал.
Любилась ты до истребленья,
А после – сласть моя – спала,
Доверчиво прижавшись крепкой грудью.
Такой неистовой, неугомонной
Я бабы никогда ещё не знал.
Любилась ты до истребленья,
А после – сласть моя – спала,
Доверчиво прижавшись крепкой грудью.
В те месяцы, что ты со мной жила,
Ты голышом ходила по квартире,
Но навела при этом совершенный
Порядок в ней, как и в моей душе.
Ты голышом ходила по квартире,
Но навела при этом совершенный
Порядок в ней, как и в моей душе.
То было полное, слепое совпаденье.
В тебе сквозила почвенная зрелость,
Шутя ты раскрывала тайны
Безмолвного сырого бытия,
Удвоенного радостью зачатья.
В тебе сквозила почвенная зрелость,
Шутя ты раскрывала тайны
Безмолвного сырого бытия,
Удвоенного радостью зачатья.
Беременность была тебе к лицу.
Ты стала женственней, круглее,
Пропал мальчишеский задор,
И нежное явилось удивленье.
Ты стала женственней, круглее,
Пропал мальчишеский задор,
И нежное явилось удивленье.
Любила ты заняться сексом
В доступных зрителям местах:
В полупустынных кинозалах,
В глухих углах библиотек,
Где нас порою заставал
Проворный и застенчивый читатель.
В доступных зрителям местах:
В полупустынных кинозалах,
В глухих углах библиотек,
Где нас порою заставал
Проворный и застенчивый читатель.
У нас была игра: когда ты висла
Над телефоном, я в тебя входил.
Ты продолжала пёстрый разговор,
Пытаясь удержать дыханье,
Не выдать привередливое солнце,
Не отпустить искрящийся оргазм.
Над телефоном, я в тебя входил.
Ты продолжала пёстрый разговор,
Пытаясь удержать дыханье,
Не выдать привередливое солнце,
Не отпустить искрящийся оргазм.
Как плоть моя тоскует о твоих
Двадцати трёх годах бронзовотелых,
Как я хотел бы вновь тебя увидеть –
Изысканную пару длинных ног,
Глаза с бесстыжей чернотою,
Голодное, волнующее лоно,
Заметно округлившийся живот.
Двадцати трёх годах бронзовотелых,
Как я хотел бы вновь тебя увидеть –
Изысканную пару длинных ног,
Глаза с бесстыжей чернотою,
Голодное, волнующее лоно,
Заметно округлившийся живот.
2006-2007