… вечером, лёжа в постели, отбив чечёточку,
еле дыша, как маслята – на ладан водочки,
словно сок устриц, истории боли пьём.
Ногти царапают пот на дрожащих пальчиках,
в тон разговорам, что сдулись мечты, как мячики,
разве что тело помалу тирлим-бом-бом –

пробуя задавить перекаты бомбовых
радуг, писк навигаторов катакомбовых,
старости в бурых тапочках перехром,
гул митингантов на выборах дев и суженых,
радость вагантов на блюде (последний ужин их),
зовы сирен-трансвеститов (Эфир и Бром)…

Кто-то из нас, перебирая сеточку
биржи морщинок ладонью – сухою веточкой, –
бредит на ухо: «Морду бы – кирпичом…
Господи, думаешь, – как динозавры бритые,
так мы танцуем ламбаду на бёдрах бритвы и
так утыкаемся в господово плечо»…

Кто-то сдувает свет проезжавшей бэхи и
шепчет в ответ: «Какое плечо? Приехали!
Даже башку не разглядеть меж туч!
Единороги целуют разрывы девственниц,
ты зажимаешь сказки на горькой лестнице
(в горле) и трогаешь ниточку – с шеи ключ

в пах небоскрёба канул. За бронеджунглями
дрыхнут сатиры, сыгравшие в хоррор с куклами,
нои-перуны в сортирах гремят водой…
И этот рай, в который нас бог не создал-то,
тянет из нашей халупки остатки воздуха…
… господи, а на висках ты уже седой»…

Вечером, лёжа в постели тьмутараканевой,
мы шелестим голосами, как тараканами,
и засыпаем, напившись яда родных желтков,
чтобы под утро выйти в мир гномов сгорбленных,
в ореходавку сладкоголосых роботов, –
по одному, как из пальца выходит кровь.