От себя не сбежишь – в барбарисовых пальцах боли
поперхнёшься соломкой, подстеленной под разломы, -
притворяясь монголом, ступившим на звёздный полюс,
набивая истомой тела души оскому.

Словно Карлсон, пропеллер целя на цели нищих,
словно женщина вправду, нежа-кляня товарок,
ты в себя сиганёшь, будто в Сену – протёкшей крышей,
и очнёшься в себе, как в сене – чумной огарок.

И сплетёшь из себя бумажных цветов гирлянду.
И задушишь подушкой писк волчий и пифий Майя…
И платком промокнёшь улыбку, как водкой – ландыш,
когда ближнему скажешь: «Слышишь? Я умираю –

от того, что город – чёрный, что ухо Бима,
от того, что блуждаешь, бьёшься – а мельник: «Глухо»…
Здесь сбивают людей, как махорки кровавый бивень.
Здесь ковчеги бросаются в мойку, а в мойке – сухо…

Леворукие ангелы крестятся мелко – снегом
из предплечья лета, летящего к птицам диким…
Барабаны будильников бьют, объявляя сектор
Невезения: густ крокодил. Не берёт мотыга

чешую не-встречаний, зияющих алой пастью.
Всё копаешь, копаешь… - Колодец. А клада – фига.
Нарывают часы. Опадает с мизинца пластырь
из терпилы-терпения. Колется ежевика

на подкладке ежовых варежек дяди Возраст.
Муми-тролль и Снусмумрик ходули глодают в гроте…
От себя не сбежишь, как от мухи, калеки, тоста:
то – Париж, то – три буквы. То – курица, то – работа»…

Говоришь: «Умираю». Тебе – про исчадья Африк.
Говоришь: «Заедает….»   - Смеются. Суют закуску.
Не уходит, а «делает дело» всенощно маврик.
Сосёт пазуху камушек-кот на цепи тунгусской:

то – направо, то – влево… То – сон из руки, то – песню
из резиновой дудочки. То – иллионский бонус –
предвкушение радости, что – по-собачьи вместе,
и ступаешь какой-то Белкой на звёздной полюс – 

и…. становишься спутником боли своей. И  светишь,
как луна в Вальпургиеву ночь, что длиннее года…

Говоришь: «Умираю».
Тебе наливают ветер.
Нарезают плотву.
Прощаются.
И уходят.