Разорваны мёрзлые улицы,

в мокроту плакучего снега

растрёпаны. У твоего лица

по следу сна мнётся нега

предчувствий твоих нечаянных

от золушки до черешен.

И тропиками качаются

по памяти мятно-свежей

картинки бродячей выставки

исканий-кровопусканий.

Но выжить – не значит выстрадать,

а выстоять – в небо кануть…

понеже велят покаяться,

проститься, раздать долги.

Что толку брести за Каем – он,

как ты говоришь, погиб?!

Среди одичалой ветоши –

кисель кружевных причин.

Его ты не хочешь есть уже,

поэтому ты молчишь.

И лёжа в постели персиком

с привычным, родным до колик,

ты веруешь свято: перекись

излечивает от боли.

А мне зашивать приходится

от\важное ножевое,

а вместо наркоза – в хохоте

прикидываться живой на

месте, пустом и пагубном,

расхристанном в вертопрах,

срываться вибриссой на губах

и путаться в зеркалах…

ухаживать, убеждать её,

доказывать, что сильна.

Шелковицу Лета в карман суёт,

и тает, как смерть, весна.