"Воробышки"
Как приятно свежим летним утром пройти по главной аллее центрального парка, - думал я, направляясь к теннисным кортам.
Сумка с ракетками и мячами приятной тяжестью напоминала о предстоящем часе на корте – удовольствии, которое понимают лишь те, кто регулярно «отягощает» свою жизнь физической нагрузкой. Легкие тучки обычных для делового человека проблем развеялись в лучах ласкового летнего солнца. Мысли парили в невесомости, то возвращаясь к теплой постели, оставленной полчаса назад, в которой все еще нежилась жена, такая родная и близкая, и, несмотря на долгую совместную жизнь, все еще самая нужная. То обращались к сыновьям, напоминая, что те наверняка уже устроили дома очередное «поле военных действий», радуясь выходному дню и свободе от школы. То вдруг принимались тешить самолюбие инвентаризацией жизненных достижений, позволяя верить, что все цели взяты, и теперь можно расслабиться и просто наслаждаться жизнью. Тем более, когда она каждое утро улыбается тебе очаровательной улыбкой самой красивой женщины на Земле.
Ранним утром в парке еще никого нет, и кажется, будто город, который ты оставил за парковой оградой пару минут назад, не просто перестал существовать, а будто его никогда и не было. Порхающие по веткам деревьев птицы переговариваются громко и заливисто, будто в лесу. Белка с пушистым хвостом без всякого страха выскочит перед тобой на аллею, остановится, изучая тебя глазками-бусинами, словно раздумывая, угостишь ли ты ее чем-нибудь вкусненьким или нет. Руки невольно тянутся к карманам в поисках пакетика с орешками или сухариками, но пушистый зверек, словно угадав в их беспомощности тщетность и своих и твоих ожиданий, уже утратил к тебе интерес и снова скрылся в густых зарослях парка. И слышным вдруг становится гул крыльев тяжелого шмеля, что кружится над клумбой сочных роз. То ли в растерянности от уготованного ему изобилия, то ли еще от какой радости, не успевает он приземлиться на один цветок, как тут же взлетает вновь, чтобы перелететь на другой. И снова его тянет к прежнему, и вновь он пускается в недолгий полет, покидая один кусочек шмелиного рая ради другого. Лето, как ты прекрасно, Лето… Почему ты не можешь длиться вечно? – подумал я,… и невольно вздрогнул.
Потерявшись в созерцании природы, я уверовал в то, что в это раннее утро в парке я совсем один.
Звук сдавленного смешка слева от меня.
Я повернулся на звук.
На парковой скамейке валялось брошенное кем-то пальто. Во всяком случае, я так решил, увидев груду тряпья. – Кто мог забыть пальто на скамейке в парке в середине июня? – подумал я, и в тот же миг увидел, как из-под пальто вынырнули две худые детские ноги.
Опять послышался смешок и тихий шепот. Пальто зашевелилось, и сверху него показались две лохматые головы. – Пацаны – констатировал я, сообразив, что второй пацаненок остался сидеть с ногами на скамейке, которые он поджал под себя, спасаясь, видно, от утренней прохлады. – Как воробышки, - невольно пришла в голову новая мысль, и я сделал шаг к скамейке.
Две пары внимательных настороженных глаз уставились прямо мне в глаза. Пальто перестало шевелиться, смешки и шепот прекратились. Между мною и двумя «воробышками» на скамейке повисло ощутимо тяжелое молчание. Наконец, нервы светловолосого, сверлящего меня пронзительными серыми глазами мальчишки, не выдержали.
- Чего уставился, вали, давай отсюда! - рыкнул он на меня. – Мы не по этой части, понял?! Педофил хренов.
Впервые в жизни я осознал, что значит подавиться Неожиданностью и Шоком. Именно так! Ничего не жуя, я чувствовал себя так, будто что-то застряло у меня в горле, перекрывая дыхание, заставляя наливаться кровью глаза и шею, словно нарастая внутри гневом и обидой и обещая вырваться наружу чем-то страшным и непредсказуемым. Наверное, костяшки пальцев, сжимавших ремень сумки с ракетками, побелели как у мертвеца. Я не видел, не осознавал, я лишь собирал все свои силы, чтобы остыть прежде, чем дикий зверь моего гнева обрушится на этих несчастных детей.
Дети молчали. Сероглазый продолжал испепелять меня взглядом, второй, кареглазый, задумчиво меня изучал. Словно кролика, который, сопя и фыркая, выделывает перед ним невиданные фокусы, он рассматривал мое лицо, анализируя и делая свои, уже давно не детские, выводы.
- Слышь, Серега, его щас удар хватит. Он не из таких, – наконец, словно сплюнув, выронил он.
- Все они сначала не из таких, - рыкнул Серега. – Видели, знаем. Пшел вон отсюда, кому сказал!
Последняя искра. Взрыв.
Сумка с ракетками летит куда-то в кусты.
Я по-прежнему стою на аллее. Руки держат за шкирки двух пацанов. Мальчишки лягают воздух ногами и что-то кричат. Я не слышу. В глазах еще марево.
Два воробышка.
ЧТО МНЕ С НИМИ ДЕЛАТЬ?
- Дяденька, да отпустите! Это у Сереги бзык такой - он во всех этих видит! Отпустите, дяденька! Он не виноват! Правда, он не виноват!
… Он не виноват. Против этого не возразишь. Он мальчишка. Воробышек. Маленький, серенький, невинный… У меня тоже пацаны. Такие же. 10 и 9. Худые, длинноногие, вредные и такие любимые… Да, я убью любого, кто посмеет их тронуть! … Воробышек. Бедный несчастный воробышек. Ты ни в чем не виноват! Не ты! А кто? КТО? КТО? КТО?
Должно быть, дикий огонь в моих глазах убедил пацанов, что я не из этих. Не зная, что делать дальше, я поставил их на землю. Мальчишки притихли, напуганные моей хваткой. Переступая с ноги на ногу, они топтались на месте, не решаясь еще рвануть от меня, но явно выжидая подходящий момент для бегства.
Наконец, я пришел в себя, восстановив привычное самообладание.
- Так, - беря обоих крепко за руки, - скомандовал я, - вперед к моей машине, поедем в спецприемник.
- Нет! Дяденька, нет! Пожалуйста! - взмолился кареглазый.
Серега же просто попытался вырваться, но я держал крепко. Тогда он впился зубами мне в руку. А я все равно не отпускал.
- Вы не знаете, что там творится! – продолжал увещевать меня кареглазый. – там Витька всех держит, он сутенером работал у блатных! Там война! Понимаете? Война! Мы сбежали, чтобы не заниматься этим!
Зубы Сереги уже, казалось, достали до кости, боль становилась нестерпимой, но я не сдавался. Так как вторая рука была занята стискиванием ладошки кареглазого, пришлось обратиться за помощью к нашему могучему русскому языку.
- Если сейчас же не отпустишь, сдам в спецприемник и никаких гвоздей, - веско, проговаривая каждое слово, будто удар бича, пообещал я. – Отпустишь – выслушаю и подумаю, чем помочь.
- А не врешь? - выпустил, наконец, мою руку из зубов Серега.
- Клянусь.
- Чем?
- …Своими пацанами, - с запинкой сказал я.
Первое слово, которое пришло в голову, было мамой. Но почему-то оно застряло в горле. Значит ли оно еще что-нибудь для этих детей, променявших родной дом на улицу и все, связанные с такой жизнью жестокости и невзгоды? Я сомневался…
- Только говорить будем в машине, - добавил я, - чтобы не сбежали.
Серега с другом обменялись вопрошающими взглядами, и будто придя к какому-то согласию во время своей безмолвной беседы, кивнули и молча направились к выходу из парка. Не выпуская их ладоней из своих, я шел к оставленной мною, казалось, целую вечность назад машине. Если не вечность, то целую жизнь. Жизнь, в которой я осознал существование таких вот «воробышков». Пока я шел, мысли устроили забастовку в моей голове, крича и неистовствуя, требуя казни виновного в этом злодеянии. Виновного в том, что дети в нашем просвещенном и цивилизованном веке, полном довольства, сытости и красоты, вынуждены жить на улицах, прятаться от милиции и бояться извращенцев, норовящих изгадить их нежные, неокрепшие души. Мысли бастовали, орали, и требовали отмщения. Но я не знал ответа на самый главный вопрос: Кто? Кто в ответе за это преступление?
- Дяденька, вы сумку свою в траве забыли, - вывел меня из хаоса бастующих мыслей голос кареглазого.
Мы уже подошли к машине.
- Главное, душу нигде не забыть, - пробормотал я машинально, открывая заднюю дверь и слегка подталкивая внутрь Серегу, одновременно пытаясь сообразить, как забрать сумку с ракетками, не упустив пугливых пацанов. На помощь мне пришел кареглазый.
- Дяденька, я сбегаю? – предложил он. – Я принесу. Серегу не брошу, клянусь.
- Давай, - согласился я, понимая, что альтернативы у меня нет.
Он пулей бросился к скамейке, подхватил с газона сумку и так же бегом вернулся к машине. На удивление, в глазах его я увидел искорки счастья – мальчишка чувствовал себя полезным и наслаждался этим!
Забрав у него сумку, я поблагодарил его, открыл заднюю дверь, и кареглазый присоединился к молчаливому Сереге. Через мгновенье и я уже сидел на водительском сиденье. Вставив ключ в зажигание, я завел мотор.
- Дяденька, а куда вы нас? – в глазах Сереги снова отразился страх.
- Домой, с пацанами знакомить, - пояснил я. – не дрейфь, раз обещал, сдержу слово. Сначала помоетесь, поедите, все расскажете, потом решим, что делать. В крайнем случае, там, где двое, там и четверым место найдется. Правда? – увидев, как недоверчиво начали таять глаза Сереги, обнажив всю наивность его детской души, я подмигнул и резко отвернулся. Не знаю, правильно ли поняли «воробышки» мое подмигивание, но как еще мне было удержать стремительно рвущуюся наружу слезу?
04.07.11
Выдержка из газеты «Родительский комитет» №10 1марта 2011г. :
«…Каждый второй уличный ребенок употребляет наркотики, алкоголь или нюхает клей.
Практически все курят.
И девочки, и мальчики, начиная лет с десяти, занимаются проституцией.»
0
