1

 

Квадрат – не чёрный. Что нам тот музей!
Вокруг – картины с жару бесом пышут…
Срезает крылья раненым «Газель».
От МТС у МЧС одышка…

Короткая причёска – у камней…
Солёный Витт – от прорезей – до ссадин, –
танцует…
Люди в гривах из коней
ладонями трепещут в такт некстати.

На занавесе – тень. Гниёт, как Нил –
в плотве днепровой. Жабрами наружу.
Театр.
Страшилки.
Сонный крокодил
с брюшной грозой плывёт делить и рушить…

Мы – кузнецы спектаклей. Мы – шпана.
Пигмеи. Мрак велик, как слон, – и хавать!..
Варёный муж. Копчёная жена.
Горшок с лавэ и баночка с агавой.

Варенье из троллейбусных обид.
Роллс-ройсный кексик в яблочной подливе…
Мушиный взгляд фарцовочный болит.
Мышиный яд мерещится в крикливо
фасованной колбаске на стекле…

Быки, кроты, – мы пялимся на срезы
материи от Дома Мавзолей –
мокричек,
жертв,
синичек,
ирокезов,

распятых глаз, которые на казнь
свою глядят так пристально, как пристань –
на ураган.

… и паззл входит в паз.
И падают небесные туристы
на сабантуй.

И все глаза – земля.
Все кузнецы – разыграны в финале
спектакля.

…и квадратная смола
небес.
…и парашютик – лунно-алый…


2

… когда с билл-бордов жизнь просили дети,
а жизнь сжималась марлей в молоке,
когда пандоры в скрыньках безбилетных
щенков качали в дохлом мотыльке
и блохах, и когда в жаре подземки
тринадцать белых каинов в песцах
делили угол, кто-то лузгал семки,
напялив нимб себе на пол-лица.

Шептала дура в горлышко хлопушки
(ДР у брата, он – счастливей всех),
что кто-то так ей злостно плюнул в душу,
что из слюны пророс солёный снег –
и он идёт, сквозь смех и примаверы,
сквозь веру в чудо и «чудес нема!»,
смывая бледных оскаров с премьерок,
сжимая все соломки – до снопа
слепой золы,
вытравливая, словно
какой-то школьный дохлый химикат,
всё то, что держит на глазнице слоник,
один из трёх (ох, дэцэпэшный, гад!)

Она смотрела…
Ленту махагоний –
бабуинисто-бабочных горе-й…
Не замечая нано-нарний-хроник
о том, что город – пудель,
презик – гей,
кухарки – рулят…

Нет, она смотрела
бегун бесплатный (марафонный бег)…

В её глазах паслись-качались стрелы-
бутоны солнц. И цвёл пушистый снег…


3


… это мир ли, не мир ли? – вот шило в мешке, вот в белом
ридикюльчике, вдовьей сумке, в венке омелы,

вот фонарные блюдца учёных котов, вот диски
Канн и калл, каннибалы вот и вот одалиски,

изумрудны орехи и всякие солнце-белки…
Мы играем в себя и живём, как нельзя, в гляделки:

близорукие сны, близорукие одеяла…
Мы – гранатные зёрна, нас мало – со взглядом алым,

пропускающим в кровь всю кровину и все кривульки,
все канавки с корнями, канатки во все гробульки,

жебраков слепоносных и киллеров кошковзглядных…
… а садовник-едок одеяло перчаткой гладит –

разбегаемся – по корзинкам прохладных складок,
смотреть всплески Таити и звёздный японский садик,

наблюдать, как над Нилом купаются миллионы
табунов мирокрылых шёлковых махаонов,

как вгрызается в небо солнышко-ситцев-олух –
ледовитый и близорукий чуть-чуть подсолнух,

как змеится на пне Мавуся, как нянчит сына
в чайной ложке павлинья фея со ртом-жасмином,

а счастливые люди дурачатся, – как бумага,
в оригами слагаясь, на каменном саркофаге
над приснившимся злом…

А пока мы глядим – нас ловят…

О садовник, многоперчатный, многоголовый!...

Будто капельки крови – след ложный – по одеялу…

Мы – зернинки граната.
Нас мало.
Нас ма…
Нас мало…