Пул

---

Расталкивая, как шары, людей,

я не умею – мир наполовину!

Делить ничто на (х)липкое нигде

в расшатанной вселенной, как на льдине

в изломе желтоватой пустоты

искать покой в заправленном морозе.

Вменяют веско: чёрствый – значит взрослый.

А мне заиндевелое претит,

и вяжет раздражением ладони

терновый кий, захваченный врасплох.

Как ободок моих зрачков, суконной

гуашью перепачкано стекло

прошедших праздников, рассыпанное всюду.

Прицелившись, прижать запястье – в кровь.

Так холод режет битой в сон посудой.

Как мерзко после от густых мокрот

на выдохе! Февральским снегом

из под колёс кур’ится л’атаный асфальт.

А я жива, покуда еду-еду

туда, где ждут и помнят, но едва

порог переступлю, удрать готова

в оставленное ветру ныть окно

на кухоньке безвыходного дома,

где по субботам чайно и темно,

где звуки чёрно-белого кино

меняют цвет шелками кимоно,

где вой задушен мёдом с корвалолом...

Я обожаю будни после двух,

когда не съеден ни второй, ни первый  завтрак,

и неумылость, и под пледом зябкость

бретельных плеч, и запахи не врут –

не убежавшим, выпаренным кофе,

забытом в лихорадке: I seek you.

Слова гипнотизирующей коброй

сплетаются. Сидит обэриут

на голове, ногами вверх болтая.

Подушками врастая в пол, ленюсь…

а баобаб сожрал гиппопотама,

единорог разгуливает ню…

Под Шнитке шницель – медитация. Анданте

в змеиных кольцах плавятся круги

пространства, укороченного данной

реальностью в послушные шаги

вокруг стола, который – хлеб с горчицей.

А время – канифоль, а жесты – пул.

Как вечер пятницы, наверняка, случится,

так застрекочет, паникуя, пульс.

Мигренит март. Меняется погода.

И настроение затеплилось в нуле.

У одиночества иной природы нет,

чем в лузы загонять за годом го... ды...

---