Сиянье рампы, блики от софитов,

не то корона иль протуберанец.

Очарованье – порох для пиитов...

Стара история, как мир и танец.

А прима, публикою оглушенная,

дыша прерывисто во чрево зала,

плыла, как в космосе, завороженная,

ни о каких поэтах не мечтала.

Но ей поэт выплескивал восторги

души своей порывистой и вьюжной,

он говорил и сбивчиво, и долго

и даже пел ей голосом простуженным.

Он говорил ей, что-то там про счастье

от одного случайного касания,

об обаянии жестокой женской власти,

и участи пройти через страдания.

Она моргала, будто изумленная:

«Оригинальна ваша рифмоплётица,

однако, юноша, я не зеленая,

любви румянец не зальет лица».

Рукой взмахнув классическим движением,

она нырнула в лимузин огромный,

исчезнувший эфирным испарением...

И показалась жизнь поэту сломанной.

Любви навек, известно, есть отдушина.

Оправился поэт хоть и не быстро, но...

Утешился грудастой хохотушкою,

стихи читать ей было бы бессмысленно.