Муха

---

Школу он не любил. Да и что было любить, что вспоминать? Насмешки, подзатыльники и толчки коленкой под зад? Дружный хохот на уроке физкультуры?  Комментарии физрука к его героическим попыткам подтянуться на перекладине хотя бы один раз?
- Что ж ты, Сережа, фамилию позоришь? Вроде Мухин, а корчишься, как червяк... 
- Муха, эй, – свистели ему в коридоре, - лети сюда!
Он вздрагивал, втягивал голову в плечи и, бормоча что-то под нос, ускорял шаг.
- Да не боись ты, не прихлопнем!
Словно оправдывая доставшуюся ему фамилию, Сережа Мухин был щуплым, малорослым и чернявым парнишкой. Отпускать шутки в его адрес было чем-то вроде традиции, и он улыбался униженно и жалко, совсем по-акакиевски, и зарывался в тетрадки, учебники...
В университете одногруппники тоже не упускали возможности подколоть потешного ботаника - это забавляло, тешило, льстило. Но оттенок садистского наслаждения, по сравнению со школой, здесь как-то стерся. 
И в классе, и на факультете у него списывали, спрашивали, брали конспекты на ксерокс в конце семестра, но, видимо, коллектив попался относительно равнодушный к мухотравле - и Сережу терпели. Он в долгу не оставался. Выпивохи и матерщинники, разгильдяи и взяткодатели, одногруппники были у него все как один - славными и добрыми ребятами, только веселыми как-то слишком...
Но зачем осуждать? Спрашивал себя Сережа. И не осуждал.
И отучился в компании славных и незлобивых ребят, засиживаясь в библиотеках, истово конспектируя на лекциях и косноязычно витийствуя на семинарах – два года. Но миновали два быстротечных года, и приспело время поступать на военную кафедру.
И вот на военной кафедре, куда Сережа не без усилий поступил в начале второго курса, история повторилась.
Причем, мучительство, от которого он за два «оттепельных» года успел поотвыкнуть, теперь не только возобновилось, не только стало острее – по причине все той же отвычки, - но и обрело неутомимого проводника.
Стоило Сереже войти в аудиторию, как грязный, надрывный, нарочито писклявый голос голос отзывался откуда-то из глубины:
- Ой, Муха пришла!
И тут же отрывисто рявкал:
- Муха! Подставляй ухо!
После чего следовало подробное и обстоятельное описание того, что Петрухин, прыщавый и смуглолицый верзила, с Сережиным ухом проделает – шаг за шагом, с ударением на особенно живописных физиологических подробностях.
Петрухина в аудитории побаивались. В драку он лез с полуслова. Руками и ногами махал не раздумывая, с какой-то звериной радостью подтверждая новоприобретенный разряд по рукопашному бою. Кроме скандальности и перманентной склонности к мордобою, Петрухин отличался еще одним выдающимся качеством – он был непроходимо глуп и по-детски дурашлив. Все те шуточки, которые отпускал он по Сережиному, да и не только, адресу, были чем-то вроде детского озорства – оторвать мухе крылышки, и что?..
На плацу веселье продолжалось. И здесь острили, хохмили и покатывались со смеху уже все кому не лень, причем с добродушной начальственной санкции.
Муха, к вящей радости взвода, не умел ходить строем. Ноги он подгибал и ставил как-то неуклюже и мягко, словно боясь причинить расчерченному белым асфальту боль или неудобство.
- Что ты ноги поднимаешь, как цирковая лошадь! – весело прикрикивал на него такой же низенький и чернявый, но подвижный как ртуть и бойкий на язык подполковник Калина.
Строй изнемогал от хохота.
- Ну ты, Муха, даешь! – держался рукой за живот Леня Сидоренко, низкорослый, темноволосый заморыш из мажоров.
- Ой, Муха, не гони! – хохотал добродушный слоноподобный Сиротюк, прозванный Петрухиным Сирокак и изводимый с той же изобретательностью, что и Муха, но сейчас получивший передышку.
- Муха, милая, ходи хорошо, а то крылышки оборву! – пищал сам Петрухин...

- Рядовой Мухин! – взлаивает подполковник.
- Да...
- Не «да», а «я!», чтоб твою налево!
- Я!
Из строя ожидаемо выпархивает бессмертная острота.
- Разговорчики в строю! – Калина зыркает в сторону развеселившегося народа. - Оставить смехуёчки!
В конце концов, Мухин становится в строй, где ему живо разъясняют, откуда у него растут ноги, и кафедральный взвод продолжает обучение премудростям строевой подготовки, прерванное ради тщетной попытки перевоспитания рядового с уморительной насекомой фамилией.

В один из дней, отбарабанив положенное время на плацу, вспотев и подустав, кафедральный взвод обосновался в одной из аудиторий, где с минуты на минуты должна была начаться лекция по военной психологии.
- Эй, Сирокак!
Петрухин, развалившись на парте и подперев локтем щеку, лениво совершает обзор своих мишеней.
- Что тебе надо?
- А чего у тебя рыло такое тупое?
Сирокак хранит молчание.
Петрухин зевает, не прикрывая рта, и становится похож на огромного разинувшего пасть дога. Отзевавшись, он обращает внимание на соседа по парте – тихого и придурковатого Кравченко.
- Крава, сука, че такой грустный?
- Отвали, - сонно реагирует Крава.
- А в рыло?
- Да пошел ты...
- Ах ты, нехороший человек!
Крава вздрагивает от ощутимого толчка в плечо.
- Отвали ты! – индифферентно гнусавит он в ответ.
- Ты че, удод, - дурашливо обижается Петрухин, которого явно тянет покуражиться, - ты список потерял, кого бояться?
- Да отвали ты, гнида! – неожиданно взрывается Крава. - Заколебал уже!
Петрухин обрадовано улыбается – жертва сама подала законный повод к истязанию.
- Иди сюда, петушара, - одной рукой "противника" обхватывают за шею, другой начинают «крутить сливу», - накажу, накажу, накажу!
Крава изо всех сил пытается вырваться, чем только раззадоривает своего мучителя.
Один из судорожных рывков оказывается силен настолько, что кравин локоть, описав дугу, с размаху попадает Петрухину в нос. 
Галерка аудитории, состоящая из веселой компании мажоров, увлеченно препарирующих новый айфон, разражается дружным хохотом.
- Ну че, Петруха, получил по соплям?
Петрухин молниеносно оглядывается и видит издевательски хохочущих мажоров и сдержанно посмеивающийся планктон. Губы у него сжимаются в ниточку. Он поворачивается к растерянному "противнику".
- Ах ты, тварь!
Короткий удар правой сбивает с ног привставшего и что-то лепечущего Краву. Падая, он ударяется затылком о плоскую батарею, которая издает гулкий звук. Петрухин делает шаг, наклоняется и бьет Краву головой о батарею еще дважды. Затем разгибается и сердито оглядывает присутствующих.
В аудитории стоит тишина. Словно проверяя ее на прочность, раздается непривычно длинный звонок, оповещающий о начале занятий.
И тут происходит что-то невероятное.
Сидящий на одну парту впереди и в продолжение всего происшествия не проронивший ни звука Мухин, вскакивает и разражается истерическим криком.
- Что вы сидите? Что вы все сидите?! – кричит он, обращаясь к угрюмо молчащей аудитории. - Неужели вам не стыдно? Вы же все – люди!
Аудитория молчит.
- Что вы молчите?! Бейте его! Бейте! Какое он имеет право так себя вести… что вы… - Муха комично простирает руки, - что же вы… совсем совесть потеряли?! Вас же много!
В опустевшем коридоре его истерические призывы слышны особенно отчетливо.
- Закрой хлебало, - презрительно отвечает Петрухин и несильно толкает щуплого агитатора в грудь. Мухин подается назад, беспомощно обводит взглядом аудиторию и медленно садится за парту. Он отворачивается и сидит без движения, тупо глядя в раскрытую тетрадь.
- Взвод!
Это входит в аудиторию майор Медведев.
- Что за крики? Где дежурный? В чем дело?
Протискиваясь вперед, навстречу майору спешит дежурный, толстозадый увалень Рябов. Избитый Крава уже поднялся с линолеума и, потирая затылок, стоит за одной партой с Петрухиным.
- Взвод, смирно! – лениво командует Рябов.
Будущие офицеры запаса нехотя реагируют.
- Рядовой Мухин, вам что, отдельное приглашение нужно?
Неподвижно сидящий Мухин поднимает голову и, близоруко щурясь, смотрит на майора. Затем проворно вскакивает и извиняющейся скороговоркой шепчет:
- Да, да, конечно… извините…
Медведев обводит аудиторию опытным взглядом. Помятый Крава стоит, вытянув руки по швам. Петрухин с равнодушной миной смотрит майору в глаза.
- Товарищ майор, - бубнит небритый Рябов, - четыреста семнадцатый взвод к занятиям по военной психологии готов. Дежурный, рядовой Рябов.
- Вольно! – командует майор.
Взвод шумно опускается на свои места.
- Муха, - шепчет Петрухин, наклоняясь к самому уху своего обличителя, - а с тобой мы потом поговорим, понял?
Мухин, не отрываясь, смотрит в открытый конспект.
- Разговорчики! – раздается недовольный окрик майора, и в аудитории воцаряется сонная тишина. Кусок мела стучит по доске.

---