Феминист
Дата: 15 Лютого 2010 | Категорія: «Поза рубриками» | Автор_ка: Татьяна Орбатова (Всі публікації)
| Перегляди: 868
Ну и ночка была! Сначала резались в "дурака" на деньги. Хотели в преферанс, но выпили слишком много водки. На таком подпитии преферанс не покатил. Людвиг (вообще-то он – Лёня) в этот раз всех обыграл. Почему у него получилось выиграть, ведь обычно он провисает? Или сегодня Людвиг пил меньше всех? Нет, пил наравне с нами, но был трезвым, словно линза от микроскопа. Ах, да! Ему в любви не повезло! Повстречалась на его пути девица Лизавета, и он думал… Ну, что он думал, наверняка, мужикам, понятно, а Лизка оказалась феминисткой. Говорит ему, дескать, Людвиг, права наши равные: ты - налево, я – направо, ты – в холодильник за колбасой, я – в твое портмоне за деньгами, чтобы эту самую колбасу купить; ты – работаешь, я – работаю; ты спишь, я – сплю… Чем плохо? Так нет же! Людвигу это как скальпелем по темечку. В его портмоне денег нет, а колбасы хочется, работы отыскать не смог, а Лизавета – нашла. Налево он всегда ходил. После – мешки под глазами, перегар такой, что свечи в церкви тухнут, а также обязательное лечение в кожвендиспансере. А Лизка сходила разок направо и с бриллиантовым кольцом вернулась. Вчера вечером Людвиг разругался со своей зазнобой. Он ей пирожное принес – картошку, а она нос воротит, кольцом любуется. Собрал вещички и ко мне. Здесь мы с Данайцем и Мышей водочкой отогревались после трудовой недели. Как водится у мужиков, Людвига мы поддержали. Налили пару рюмок, разговор о бабьей сучности повели. Но меня понесло не в ту степь – встал я на позиции феминизма. Выпил, наверное, много. Говорю: "Други, бабы тоже права должны иметь, не одни же только обязанности. Желаю им этого от всего сердца!". Лучше бы молчал! Людвиг осатанел, покрыл меня матом, запихал в карманы выигрыш и был таков. Я, Мыша и Данаец накатили еще на "коня" и на "курган", после чего разошлись. Они сказали, что идут "козу водить", то есть еще к кому-то в гости, а у меня силенок не было. И потом, хотелось побыть в одиночестве – подумать о феминизме. Долго думать не пришлось – сморила водочка.
Зачем рассказываю это? Чтобы понятно было, откуда ноги растут у того, что произошло со мной сегодня. Итак, проснулся я. Что уже, слава Богу! Но сразу встать не смог. Ноги ватные, голова чугунная, как пепельница моего прадеда, во рту – словно навозные мухи яйцеклад зарыли. Открыл окна, проветриваю, а сам в холодильник – за пивом. Несколько глотков и можно идти на работу. Выхожу из подъезда, глядь, дама бальзаковских лет в оранжевой фуфайке улицу метет, да так, что пыль вперемешку с палочками Коха, до третьего этажа достает. Подхожу я к дамочке бочком, дышу в другую сторону от ее лица, и интересуюсь по-доброму: "Вы наш дворник?" Поворачивается она ко мне, глядит внимательно, а потом изрекает гордо: "Нет у вас дворника!" Я остолбенел, а дамочка, как ни в чем не бывало, продолжает улицу мести. Наваждение, думаю. Если нет у нас дворника, кто она? Долго думать не пришлось. Впечатления перекрыли крики девушки. Она стояла на балконе почти раздетая и орала выбежавшему из подъезда молодому человеку: "Не позволю брать у меня деньги в таких маленьких купюрах!"
Я совсем озадачился. А в больших купюрах брать можно? Юноша покрутил пальцем у виска и, вытащив из кармана смятую десятку, бросил в мусорную урну и исчез куда-то. К урне подошли две бомжички. Одна молодая, совсем еще девочка, а другая – тетка лет шестидесяти. Последняя вытащила десятку и молодой отдала. После принялась выуживать содержимое мусорного контейнера, раскладывая его на асфальте. Говорит: "это – одежда, а это – еда". Молодая стыдится, лицо отворачивает, краснея шепчет: "Неловко мне!" А старуха глянула на нее строго, а затем и выдает фразу в духе Спинозы: "Запомни, милая! Город не терпит слабых!"
На этом самом месте решил я не обращать внимание на то, что сегодня бабы говорят. Видно, после вчерашнего, я не пришел в себя и поэтому все не так понимаю. Отрешился от мирской суеты и побрел на автобусную остановку. А там народу тьма-тьмущая. И все почему-то женщины. Хоть бы один мужик был! Наваждение какое-то, думаю, придется "тачку" брать. Стою почти на дороге, голосую, буквально в истерике, а в мимо проезжающих авто одни дамы за рулем. Никто никого не обгоняет. Едут медленно, порой открывая окна и переговариваясь на ходу. Где, думаю, все мужики? Кручу головой вокруг собственной оси, нет их. И вдруг вижу – по всем стенам портреты развешены. Приглядываюсь – мужики, а среди них Мыша, Данаец, Людвиг. Представьте себе, все стены обклеены фотками, в стиле "спи спокойно, наш дорогой товарищ" или "его разыскивает милиция", а под ними надпись: "Они ПОПАЛИ в хорошие руки!". Блин, думаю, вчера этого не было. А тем временем женщины меня заметили. Глядят странно, кучкуются возле меня. Одна говорит: "Горемычный! Один ты еще не задействован!", и под ручку меня хвать. Хотел я отдернуть руку, но тетка очень крепкая, словно резинка в трусах. "Не трогайте меня", - бормочу я, икая то ли от страха, то ли с бодуна. Не слышит. Глаза у нее добрые… как у всех матерей на картинках букваря. Всё, думаю, сошел с ума. И тут увидел Людвига. Он стоял на другой стороне улицы и руками размахивал. Кое-как вырвавшись из западни, я побежал к приятелю. Бегу, кричу: "ааааа!", а он только головой кивает.
- Доигрался с феминизмом? - вопит, - Теперь кранты. Женщинам феминизм нужен был, чтобы нас, мужиков, подмять. Сначала они за равные права боролись, а потом природной хитростью стали во всем нас превосходить. Теперь мужики сидят дома, готовят еду, стирают, убирают, а они управляют фирмами, организациями… Да что там! Целыми государствами! Никакой политической борьбы, никаких войн, по всему миру – одни сопли. Дескать, ах, мир во всем мире… ах, жизнь ценная! Она и была ценная, пока бабы власть не получили. Ведь жизнь лишь тогда ценной становится, когда на волоске висит. А они что? Канатами ее утяжелили. Никакого риска!
- Но при чем здесь я? - мне стало дурно от его слов.
- А кто вчера кричал о равных правах мужчин и женщин? - заорал Людвиг.
- Мало ли кто и что под водочку говорит! - попытался я оправдаться.
- Вчера был особенный день. По древнему преданию, если несколько тысяч мужчин одновременно и от всего сердца загадают в этот день одно и то же желание, оно сбудется. Ты был не один.
- Постой! Если "мир во всем мире", откуда же взялись бомжички? - опешил я.
- Ты слышал, они говорили, что город не терпит слабых! Это женское высказывание? Нет! Не женщины это, а переодетые мужики!
От всего происходящего я одурел. Но в этот момент из подворотни высунулась голова мрачного старикашки.
- Давайте-ка сюда, мОлодцы! - прошамкал он беззубым ртом.
Мы подошли к нему, он и говорит:
- Если вы сыграете со мной в игру "Самый тупой", помогу вам. Я начинаю фразу, а вы ее продолжаете, но первая строка не должна стыковаться с другой. В этом и заключается тупость играющих.
Что оставалось делать? Мы согласились. Но Людвиг сказал, что играть буду я, как провинившийся. Старику было все равно. Он почесал свою лохматую головешку и произнес:
- Горит лампочка.
- Гниет тумбочка - отвечаю ему.
Он заурчал от удовольствия и продолжил:
- Иду. Люк…
- Погода плохая… - говорю.
- Балконная дверь.
- Хорошие ставни!
- Лицо гладкое! - выпалил он.
- Лед разрезан коньком! – разошелся я.
Рассмеялся дедок и, хлопнув меня ладонью по плечу, брякнул:
- Едет машина.
- За ней лошадь идет, - продолжаю я, а сам хрясь ему по чубчику.
Задумался старикан, а потом и говорит:
- Если сейчас угадаешь, все вернется на круги своя,- и выпалил:- Красивый почерк!
Я вобрал в себя как можно больше воздуха и выдохнул:
- Счастливая старость!
Гляжу, пузырьки перед глазами поплыли, лица Людвига и деда стали прозрачными. Звон в ушах, как будто колокольня рядом... Очнулся – стою на автобусной остановке. Рядом со мной Людвиг, Мыша и Данаец. А вокруг мужики, женщины. Поровну и тех и других. Посовещались мы с дружбанами и решили на работу не идти. Накупили водочки, закуски и домой ко мне направились. Там, понятное дело, не до карт. Сидим, пьем, едим. Молча.
- И что это за штымп из подворотни? – наконец я нарушил тишину.
- Ты что не узнал его? Это же наш одноклассник – Бидон! – в один голос произнесли друзья.
- Какой на хрен, бидон? У нас такого не было! – воскликнул я.
- Вообще-то он – Биня, - сказал Людвиг.
- Тот Биня, из-за которого кабинет химии чуть не взлетел на воздух? – удивился я.
- Именно он, - закивал Мыша.
- Тот Биня, у которого мы все списывали, и который всегда подсказывал нам на уроках физики?
- Именно он, - кивнул Данаец.
- Но почему он такой старый? – воскликнул я.
- Так он же человек с двойным дном, - в унисон завопили друзья.
Теперь мне многое стало понятным. Мы еще немного попили водочки, а затем разошлись по домам. Не знаю как Мыша, Людвиг и Данаец, но я еще часа два пытался свой почерк, похожий на кардиограмму во время тахикардии, изменить на каллиграфический. Ворох бумаги извел. Вскоре мои кривульки заметно улучшились, а на душе потеплело. Засыпая, я подумал:
- Может быть, это и есть первый шаг к счастливой старости? Эх, феминисткам бы красивый почерк! Желаю им этого от всего сердца …
Зачем рассказываю это? Чтобы понятно было, откуда ноги растут у того, что произошло со мной сегодня. Итак, проснулся я. Что уже, слава Богу! Но сразу встать не смог. Ноги ватные, голова чугунная, как пепельница моего прадеда, во рту – словно навозные мухи яйцеклад зарыли. Открыл окна, проветриваю, а сам в холодильник – за пивом. Несколько глотков и можно идти на работу. Выхожу из подъезда, глядь, дама бальзаковских лет в оранжевой фуфайке улицу метет, да так, что пыль вперемешку с палочками Коха, до третьего этажа достает. Подхожу я к дамочке бочком, дышу в другую сторону от ее лица, и интересуюсь по-доброму: "Вы наш дворник?" Поворачивается она ко мне, глядит внимательно, а потом изрекает гордо: "Нет у вас дворника!" Я остолбенел, а дамочка, как ни в чем не бывало, продолжает улицу мести. Наваждение, думаю. Если нет у нас дворника, кто она? Долго думать не пришлось. Впечатления перекрыли крики девушки. Она стояла на балконе почти раздетая и орала выбежавшему из подъезда молодому человеку: "Не позволю брать у меня деньги в таких маленьких купюрах!"
Я совсем озадачился. А в больших купюрах брать можно? Юноша покрутил пальцем у виска и, вытащив из кармана смятую десятку, бросил в мусорную урну и исчез куда-то. К урне подошли две бомжички. Одна молодая, совсем еще девочка, а другая – тетка лет шестидесяти. Последняя вытащила десятку и молодой отдала. После принялась выуживать содержимое мусорного контейнера, раскладывая его на асфальте. Говорит: "это – одежда, а это – еда". Молодая стыдится, лицо отворачивает, краснея шепчет: "Неловко мне!" А старуха глянула на нее строго, а затем и выдает фразу в духе Спинозы: "Запомни, милая! Город не терпит слабых!"
На этом самом месте решил я не обращать внимание на то, что сегодня бабы говорят. Видно, после вчерашнего, я не пришел в себя и поэтому все не так понимаю. Отрешился от мирской суеты и побрел на автобусную остановку. А там народу тьма-тьмущая. И все почему-то женщины. Хоть бы один мужик был! Наваждение какое-то, думаю, придется "тачку" брать. Стою почти на дороге, голосую, буквально в истерике, а в мимо проезжающих авто одни дамы за рулем. Никто никого не обгоняет. Едут медленно, порой открывая окна и переговариваясь на ходу. Где, думаю, все мужики? Кручу головой вокруг собственной оси, нет их. И вдруг вижу – по всем стенам портреты развешены. Приглядываюсь – мужики, а среди них Мыша, Данаец, Людвиг. Представьте себе, все стены обклеены фотками, в стиле "спи спокойно, наш дорогой товарищ" или "его разыскивает милиция", а под ними надпись: "Они ПОПАЛИ в хорошие руки!". Блин, думаю, вчера этого не было. А тем временем женщины меня заметили. Глядят странно, кучкуются возле меня. Одна говорит: "Горемычный! Один ты еще не задействован!", и под ручку меня хвать. Хотел я отдернуть руку, но тетка очень крепкая, словно резинка в трусах. "Не трогайте меня", - бормочу я, икая то ли от страха, то ли с бодуна. Не слышит. Глаза у нее добрые… как у всех матерей на картинках букваря. Всё, думаю, сошел с ума. И тут увидел Людвига. Он стоял на другой стороне улицы и руками размахивал. Кое-как вырвавшись из западни, я побежал к приятелю. Бегу, кричу: "ааааа!", а он только головой кивает.
- Доигрался с феминизмом? - вопит, - Теперь кранты. Женщинам феминизм нужен был, чтобы нас, мужиков, подмять. Сначала они за равные права боролись, а потом природной хитростью стали во всем нас превосходить. Теперь мужики сидят дома, готовят еду, стирают, убирают, а они управляют фирмами, организациями… Да что там! Целыми государствами! Никакой политической борьбы, никаких войн, по всему миру – одни сопли. Дескать, ах, мир во всем мире… ах, жизнь ценная! Она и была ценная, пока бабы власть не получили. Ведь жизнь лишь тогда ценной становится, когда на волоске висит. А они что? Канатами ее утяжелили. Никакого риска!
- Но при чем здесь я? - мне стало дурно от его слов.
- А кто вчера кричал о равных правах мужчин и женщин? - заорал Людвиг.
- Мало ли кто и что под водочку говорит! - попытался я оправдаться.
- Вчера был особенный день. По древнему преданию, если несколько тысяч мужчин одновременно и от всего сердца загадают в этот день одно и то же желание, оно сбудется. Ты был не один.
- Постой! Если "мир во всем мире", откуда же взялись бомжички? - опешил я.
- Ты слышал, они говорили, что город не терпит слабых! Это женское высказывание? Нет! Не женщины это, а переодетые мужики!
От всего происходящего я одурел. Но в этот момент из подворотни высунулась голова мрачного старикашки.
- Давайте-ка сюда, мОлодцы! - прошамкал он беззубым ртом.
Мы подошли к нему, он и говорит:
- Если вы сыграете со мной в игру "Самый тупой", помогу вам. Я начинаю фразу, а вы ее продолжаете, но первая строка не должна стыковаться с другой. В этом и заключается тупость играющих.
Что оставалось делать? Мы согласились. Но Людвиг сказал, что играть буду я, как провинившийся. Старику было все равно. Он почесал свою лохматую головешку и произнес:
- Горит лампочка.
- Гниет тумбочка - отвечаю ему.
Он заурчал от удовольствия и продолжил:
- Иду. Люк…
- Погода плохая… - говорю.
- Балконная дверь.
- Хорошие ставни!
- Лицо гладкое! - выпалил он.
- Лед разрезан коньком! – разошелся я.
Рассмеялся дедок и, хлопнув меня ладонью по плечу, брякнул:
- Едет машина.
- За ней лошадь идет, - продолжаю я, а сам хрясь ему по чубчику.
Задумался старикан, а потом и говорит:
- Если сейчас угадаешь, все вернется на круги своя,- и выпалил:- Красивый почерк!
Я вобрал в себя как можно больше воздуха и выдохнул:
- Счастливая старость!
Гляжу, пузырьки перед глазами поплыли, лица Людвига и деда стали прозрачными. Звон в ушах, как будто колокольня рядом... Очнулся – стою на автобусной остановке. Рядом со мной Людвиг, Мыша и Данаец. А вокруг мужики, женщины. Поровну и тех и других. Посовещались мы с дружбанами и решили на работу не идти. Накупили водочки, закуски и домой ко мне направились. Там, понятное дело, не до карт. Сидим, пьем, едим. Молча.
- И что это за штымп из подворотни? – наконец я нарушил тишину.
- Ты что не узнал его? Это же наш одноклассник – Бидон! – в один голос произнесли друзья.
- Какой на хрен, бидон? У нас такого не было! – воскликнул я.
- Вообще-то он – Биня, - сказал Людвиг.
- Тот Биня, из-за которого кабинет химии чуть не взлетел на воздух? – удивился я.
- Именно он, - закивал Мыша.
- Тот Биня, у которого мы все списывали, и который всегда подсказывал нам на уроках физики?
- Именно он, - кивнул Данаец.
- Но почему он такой старый? – воскликнул я.
- Так он же человек с двойным дном, - в унисон завопили друзья.
Теперь мне многое стало понятным. Мы еще немного попили водочки, а затем разошлись по домам. Не знаю как Мыша, Людвиг и Данаец, но я еще часа два пытался свой почерк, похожий на кардиограмму во время тахикардии, изменить на каллиграфический. Ворох бумаги извел. Вскоре мои кривульки заметно улучшились, а на душе потеплело. Засыпая, я подумал:
- Может быть, это и есть первый шаг к счастливой старости? Эх, феминисткам бы красивый почерк! Желаю им этого от всего сердца …
2005 г.
0
Да ужжжж... 
