И вся эта кипень и выкипень,

словесная и звездная купель

кипела, вязла, пела, тщась меня не выплеснуть.

и с колыбели я была свирель,

я скороспело обгоняла тень,

искала суть.

Была я тростником,

лучистый мир тайком

мне сердцевину жёг, и чисто так звучали мы,

что червоточины и дыры городов,

каверны и пустоты тела моего

не уставали.

Гоняли ветер вдоль и поперек,

вплетали голоса чужие впрок,

ловили души в сети и в ответе не были.

Но теплый мир меня не уберег

от рук холодных,

от знобящей небыли.

И режут лезвия созвучия мои

и тянут голос мой, на ноты раскроив,

и лакируют тело, и зовут сирингою.

Открыты всем ветрам мои уста,

но суть уже глуха, пуста

у флейты \ дудочки \ сурдинки.

Дышать и жить дыханием чужим

(а голос вытек сквозь порезы жил),

и косным свистом звать мне остается

слух всех живых и прах всех мертвецов

туда, где всё закончилось,

где всё еще начнется.