Что ты увидишь, когда, расправляя плечи,

выйдешь из облака смутным декабрьским утром?..

Там не бывает ночи, но там не бывает легче.

Там, как и здесь, – зашорено или утло.

Ты принимаешь мир, как и прежде, – живо,

только сквозь стёкла безрадостных откровений.

Рвётся стальное небо, как сухожилье.

Свет расползается полупрозрачной веной.

Помнишь, как было холодно, зло и больно?

Как очевидно смотреть на чужие пальцы…

и сознавать невозможность руки разжаться.

Время, как в кислоте, растворилось после.   

Ты не хотел ни вражды, ни беды, ни обиды,

в кровь рассекающей скомканным снегом надбровье.

Просто становится тесно на лезвии бритвы –

больше дышать не способен ни веско, ни ровно…

Старый декабрь дикобразом вползает угрюмо

в голову, словно в нору, и пошагово метит

прошлое. Ты так боялся смерти –

ты до сих пор не поверишь никак, что умер…  

Быть не прощённым за чувства и честность биться

мышечным нервом в плену подзамочных скважин

нужно, наверное, чтобы понять однажды,

как полутон в полотне, полувздох забытый

важен…

Мнил себя чутким и слышащим ты, свободный

от одеяла чужой теплоты и вязки

в судорожном от жары лете – то ли ободран,

то ли святой наготой помазан.

Я допускаю вполне, что наступит завтра.

Вместе мы будем сидеть на ветвях кленовых –

голых над фонарями… когда внезапно

смерть развернётся вспять и начнётся снова.