Сказка о фейерверках. Давид.
2.10.1998
Он принадлежал к Ждущим Смерти.
Какое имя он носил? Как выглядел? Какой образ жизни вел?
У бесплотных тоже есть имена. Бесплотные не могут жить без имен, ибо слово тоже по сути своей бесплотно.
Его звали Давид.
Как выглядел? Имеет ли это значение для бесплотного, какой-то там внешний вид?
Тем не менее, Давид выглядел вполне прилично, примерно так же, как и его собратья.
А вот с образом жизни — сложнее. Бог весть что этот Давид эдакое натворил, но умереть в задуманный срок ему не удалось. Бедняга Давид лихо опростоволосился: на свои похороны он пригласил почти весь Город. (В этой стране похороны празднуют пышно и весело. Ведь фейерверки того заслуживают. Не так ли?) Празднество обещало быть грандиозным. Повсюду орали яркие афиши, зазывающие к Давиду. Да и жизнь самого Давида, окутанная тайной, казалось, могла сотворить великий, просто небывалый, воистину сказочный фейерверк. Соседи немного завидовали Давиду, глядя на его жизнь, ан его невиданную целеустремленность. Далеко не многие решаются на одиночный фейерверк, только самые сильные. Говорят же, что Давид еще пятилетним мальчонкой заявил, что сделает фейерверк в одиночестве, да такой, коего свет не видел, и музыка будет звучать при этом необыкновенной красоты.
Толпа, во все времена жаждущая зрелищ, не расходилась со двора и улиц, его окружавших, три дня. Они заворожено ждали обещанного действа, бесплотные, зрелища они ставили на первое место. И если земные люди во все времена скандировали: «Хлеба! Зрелищ!», то эти странные существа всегда скандируют весьма оригинально: «Зрелищ! Зрелищ! Хлеба!», скорее всего слово «Хлеба!» подслушано у нас, землян, ведь вряд ли бесплотные нуждаются в такой грубой пище.
Они ждали с трепетом, затаив дыхание; казалось, что тополя, липы, яблони, растущие для услаждения двадцати органов чувств у бесплотных тоже затаились.
И деревья, и трава, и брошенные подобия домов и шалашей — всё предчувствовало Чудо, всё было исполнено вдохновения, прикосновения Вечернего неба, радости радужного дождя. Дети суетливо занимали места на деревьях и оградах.
Они умели ждать.
Они умели ждать ЭТО.
Они решили, что Давид — большой артист, раз наделяет их такой роскошной паузой. Эта напряженная пустота и тишина сумела даже превосходно сыграть свою роль. Все восхищались этим остроумным ходом Давида, его мастерством заинтересовать публику…
…Истекал третий день. Всё было само недоумение и ожидание. Всё было — барабанная дробь в цирке. Младенцы плакали на руках у утомленных, но еще не разочарованных матерей.
4.10. Вот-вот свершится. Вот-вот! Еще не было случая, чтоб намеченное не происходило так долго. Опоздания на несколько часов наблюдались, но чтобы так! К тому же у бесплотных в возрасте Давида опоздания бывали столь редки, сколь редко свершаются чудеса у нас, людей.
«Хватит!» - не выдержал кто-то из толпы, если это дружное, по нашим меркам, семейство можно назвать толпой.
«Да, да, - поддержали резкий голос неясные, робкие голоса, - пора бы, давно пора бы».
«Нет, мне решительно некогда наблюдать всяческие обманы. У меня свое Дело, к тому же дети дома плачут!» - расхрабрился некий папаша.
Загудели, как на собрании политической партии. Скромно, тайком завозмущались, стали строить догадки, в чем же дело, а некоторые катались по росистой вечерней траве в экстазе: Давид являл собою и своим театром одного актера Чудо, он показывал невиданное мастерство искусства смерти.
Интересно, что бесплотные не матерились и не бросали в Давида яйцами и гнилыми овощами. У бесплотных, издали напоминающих само совершенство, и такое бывает. Они не так уж далеки от людей, как бы о них не думали. Они скорее считают себя близкими к совершенству, чем таковыми являются. Ведь Вести безалкогольно-отменный, идеальный образ жизни, построенный на разговорах о духовности и Божьем Величии — это далеко не всё, что делает существо совершенным. И отсутствие плоти хоть и способствует ускоренному курсу духовного развития, но еще не панацея. И медитация не такой возвышенный акт или явление, как смерть — еще не предел желаний стремящегося к идеалу. Как бы то ни было, они грешны, как и мы. И, по нашим меркам, они наделены еще одним страшным грехом или болезнью — отрешенностью от мира сего, мечтательностью и любовью к смерти.
Болезнью?..
«Он болен! Он болен, ребята!» - кричали наперебой бесплотные своими ничтожными голосами, тоньше и тише мышиного писка.
«Он болен, страшно, жизненно болен здоровьем! Бессмертием! Это вирус, братцы!»
Десятки кинокамер жадно ловили Давида, как сачки охотятся на пестрых редких бабочек. Газетчики навострили ушки на макушке. Мамаши уводили орущих ребят. Толпа редела.
Солнце приготовилось к закату и заполняло небо напоследок сказочными картинами из облаков.
Кое-кто смотрел на солнце с недоверием: а вдруг оно тоже заразилось страшной болезнью Давида? Вдруг навсегда воцарится вечер, излюбленное время дня бесплотных? Многие уходили, шлепая босиком по мокрой траве, плача, морщась, глубоко задумавшись. У детей прорезалась истерика. Но Давид всё же не был в одиночестве. Любопытство всех существ — безгранично и удивительно.
То, что передумал в эти Дни Давид и представить страшно, у нас, людей — это была бы целая библиотека философских трудов и километры и килограммы исповедальных монологов.
«В чем я провинился? Неужели мой грех столь тяжел и непоправим?» - размышлял Давид со слезами на глазах. Он дрожал и терзался, осознавая грех, неведомый ему самому, он считал себя последним из бесплотный, ужасным, гнусным, мерзким, коварным.
«Нет! Это невозможно! Так жить! Жить, хотя другие умирают — это стыд, стыд, стыд! Неясный, неизвестно кем придуманный, но стыд и Грех!» - орали нервы бедного бесплотного, состоящего из одних нервов, чувств и мыслей.
Как жить дальше? Что будут думать о пятерых детях Давида? Станут их тихо преследовать? Бояться? Уважать? А вдруг и у них обнаружится этот страшный вирус? Что тогда? Ждущие смерти, они умеют думать о том, что будет после них, ибо ради этого они живут, ради того, что после. Ради того, чего нет сейчас. Ради того, чего нет. Господи, как странно. Однако и люди заразились этой болезнью.
Давид горел и дрожал. Он был воплощение огня и холода, громадной дерзости, наглости и милости Божьей.
Он чувствовал себя преступником, и это чувство обижало его душу, всю жизнь, с четырех, пяти лет, стремившуюся к смерти, к совершенству, к совершенству смерти. Всего себя Давид посвятил Великому Делу так, как может только бесплотный. Я не буду описывать дни и ночи, наполненные постоянными исканиями, молитвами и их детьми. Дети молитв заполнили всё пространство Давида светлым потусторонним светом, иногда долетающим в наши чувства и ранящим или лечащим нас осенними или весенними вечерами, а иногда утрами. Дети молитв, звонкие и мелодичные, кружились вместе с детьми Давида по деревянной комнате со скромной глиняной утварью и телевизором в углу.
Старание предвещало награду, жирную мощную пятерку с плюсом.
Или Это и есть Награда? Или это и есть Милость Божья, Дар Божий? - озаряло Давида после коротких полуснов-полубредов, в которых он ненароком, помимо своей воли погружался в эти три страшных бессонных дня.
6.10. Когда Давид просыпался, его ранила мысль, что вдруг это на самом деле здóрово, что он живет и видит этих бесплотных, бессмысленно копошащихся вокруг, деревья едва обрызганные осенью, солнце, ярко горевшее все эти три знаменательных дня. И еще вот что обнаружил Давид — радостное ощущение своего здоровья, своего тела — не тела, но чего-то вроде этого. Всё вокруг было слишком хорошо, само по себе совершенно и самодостаточно и отнюдь не требовало какого-то глупого фейерверка. Всё жило, плясало, происходило, всё было на своих местах, несмотря на то, что Давид еще жив.
« Я же чертовски здоров и был бы весел, если б ни дата смерти, ярко зазывавшая на праздник со всех афиш. А может это счастье, может, я вовсе ни в чем не виноват. Может, моя миссия здесь — это стремление к жизни. Кто спрашивал у меня, когда я рождался, хочу ли я быть жителем страны Ждущих Смерти? Стой! Да ведь я всю жизнь только и мечтал об этом мгновении: о ярких красках фейерверка, о живых, любопытных, ненасытных глазах, держащих меня в высоком небе? Но разве всё это не жизнь? Разве всё это не такая же жизнь, как подготовка к празднику?
Он пытался найти оправдание своему преступлению. Но мысль пяти бедных детях, оплеванных одноклассниками и коллегами по работе, швыряла его на место.
«Так тебе! Так тебе! Так тебе!» - стучало у него в висках.
«Негодяй! Позорящий род бесплотных!» - стояло перед ним бессменно, даже во время кратких озарений.
«А вдруг я никогда не смогу умереть? - порой шумело в голове у Давида. - Неужели нет выхода? Неужели тупик?!»
Господи, как померкла природа за эти три дня. И бесплотные, те ради развлечения, минутного развлечения, которых он потратил всю жизнь, были где-то далеко, они не существовали вообще.
Неужели этот ужас вечен?
…
Кто-то вызвал врача, приехала скорая. Давид с небольшим облегчением вошел в машину: «Может вылечат. Может всё обойдется. Может я не такой уж и гад».
В больнице был тот же мрак, что и во дворе дома. Всё вокруг померкло, всё ушло куда-то на задний план, оставляя дорогу единственной жирной мысли: «Нет выхода». Жена, детишки и мама по-прежнему с укоризной смотрели Давиду во вселенскую глубину глаз, доставая до самого сердца, хотя говорили, что в палате их нет.
…Прошло еще три дня. Давид совсем сник и обессилел. Диагноз ему не говорили. Детей к бедняге не пускали.
И всё же… И всё же существо в белом халате, белый ангел, придя однажды в палату Давида, окрылило и обнадежило, по-настоящему, непритворно улыбаясь: «Мы знаем, как тебя спасти, Давид! Выход есть!»
Единственное, по мнению асклепиев, могло помочь Давиду. Больного необходимо было отправить в мир людей. Там лучшие условия, лучший климат. Не говоря уже о диетическом питании.
С надеждой и некоторым сожалением Давид покидал потусторонний мир, полный родных запахов, мелодий, красок, Мир полный друзей и родного, особого Бога, того его качества, которое проявляется только в этой местности.
Но дом, ответственность перед детьми, перед милым с детства городом, перед всей старой гнала Давида вперед, как гонит пафос истинного революционера. Бесплотным близок пафос, ведь он далек от настоящего, ведь это — само будущее и нереальное.
Давида пустили в люди.
- продолжение следует-