Скакал иванцаревич три раза и три дня,

как меч, звенела мелочь, и не было коня,

вели его мытарства по кругу вдоль стены,

и не было полцарства, и не было жены.

Забрёл в такие дебри, дремучие леса,

где царь его бездетный, и сирота он сам,

растёт себе на грядке уж с лишним тридцать лет,

и деда нет, и бабки, и внучки с жучкой нет.

Бегут младые годы, но сила есть в руках,

играет в жопе подвиг. Докушав колобка,

пустил стрелу он в небо – не дичь, а целый бог,

стрела воткнулась смело в мохнатый синий бок.

И думалось о разном: о мире и войне,

и сыпалась из раны крупа, как первый снег

на горе и на город, на род, на огород,

смотрел из-за забора залатанный народ,

как, крыльями махая, порхает на гробах

брюхатых вертухаев пернатая гурьба.

Нет никого на свете и света нет нигде,

вот, был бы ты медведем на липовой ноге,

завёл бы бабку с дедом, молился б колесу,

таскал бы на обед им медвежью колбасу,

хромал бы помаленьку, довольный и бухой,

поросший сонной ленью, как первобытным мхом…

Храня святую немощь в просоленных веках,

скакал иванцаревич, скакал и прискакал.