LITCENTR

Статус критика и критического высказывания трансформируется на наших глазах. Параллельно с этим происходит, как представляется редакции OPENSPACE.RU, расширение границ толерантности литературного сообщества к прямым неаргументированным инвективам и (или) переходу на личности — как в дискуссиях критиков между собой, так и в собственно критических текстах. Отчасти это затрагивает и внутрицеховые дискуссии среди самих пишущих людей. Мы задали писателям, критикам, издателям три вопроса:

1. Согласны ли вы с тем, что значимость — социальная и для литературного процесса — профессии критика падает? Если да, то с чем, по-вашему, это связано? Если нет, то какая критика, на ваш взгляд, сегодня «имеет смысл» и кто эту осмысленную часть критики персонифицирует? 

2. Что происходит в последние годы с уровнем рефлексии внутрицеховых дискуссий? С чем связано, по-вашему, повышение их эмоционального градуса (рукоприкладство на церемониях вручения премий; статьи, посвященные личным нападкам на фигурантов, и т.д.). 

3. Что, как вам кажется, произойдет с профессией литературного критика в ближайшие пять — десять лет? Являются ли происходящие социокультурные трансформации — вне зависимости от того, чем они вызваны, — процессом чистого распада либо параллельно происходит структурирование профессионального поля, результаты которого пока просто невозможно предположить, поскольку мы находимся на ранней стадии процесса?

Александр СКИДАН, поэт, переводчик, критик

1—2—3. Критика, как я ее понимаю, должна создавать интеллектуальное пространство своего времени, что предполагает диалог не только с конкретным произведением или автором, но и с теорией и историей литературы (а также историей в широком смысле). В этом ее социальная функция (пересмотр теоретических и исторических предпосылок, лежащих в основе тех или иных «эстетических суждений»). Литературная критика сегодня не справляется с этой задачей (и не только в России) — интеллектуальное пространство создается скорее в поле современного искусства и философии (политической теории). Это связано с целым рядом глобальных трансформаций, ставящих традиционную — иерархическую и текстоцентричную — модель культуры в весьма уязвимое положение (прежде всего экономически, но не только). В России этот процесс переживается, по-видимому, особенно болезненно; инфляция социальной роли критики и порождает эксцессы. 

Вот несколько наиболее очевидных локальных причин такой инфляции (с учетом сказанного выше). Первая: история русской литературы XX века, особенно второй его половины (я имею в виду прежде всего неподцензурную литературу, сам- и тамиздат) до сих пор фрагментарна, полна белых пятен и не осмыслена как целое (а в глазах широкой публики по-прежнему представлена лишь официальными именами). С теорией, точнее, теориями дела обстоят и того хуже: царят вкусовщина и элементарное невежество, причем воинствующие, с апломбом («в гробу мы видали ваших Бартов и Деррида»). Вторая: обилие всевозможных премий, ежегодно назначающих «лучших и талантливейших» поэтов и писателей, при этом не утруждая себя какой-либо внятной аргументацией, превращает литературное поле в «поле чудес», в лотерею; это суррогат литературного процесса, обессмысливающий критическую рефлексию, делающий ее ненужной (разумеется, среди премий есть и исключения, но я сейчас — о господствующей тенденции). Третья причина — глянцевая журналистика, также подразумевающая не критическую работу, не проблематизацию, а «упаковку» и «продвижение» того или иного «тренда»; книга или культурное явление выступают здесь как один из товаров в ряду других, а стиль, или особая «глянцевая» разновидность письма, становится проводником товарного фетишизма. Наконец, четвертая причина — возникновение своего рода «теневой» публичной сферы, точнее, ее эрзаца благодаря интернету; темпорально-дискурсивный режим этой машины мнений таков, что практически не позволяет состояться мысли или суждению, — наоборот, в силу анонимности (или квазианонимности) стимулирует инсинуации, скабрезность, агрессию. Укоренившись в блогосфере, затем этот режим аномии легитимируется офлайн. Так порождается новый этос (беспардонный и беспощадный). 

Все это симптом нарастающих в нашем обществе противоречий. Литературное поле раздроблено и атомизировано так же, как и само общество, где разные социально-культурные группы живут словно бы в разных временах — в разных социально-экономических формациях; у них разный уклад и разные ценности. Все чаще эти противоречия выходят наружу, чему едва ли стоит удивляться: культура в капиталистических условиях не способна скрыть одновременного с прогрессом техно-науки и повышением среднего уровня жизни впадения в варварство . 

Ольга СЛАВНИКОВА, прозаик

1. Значимость профессии критика падает, это несомненно. Причина номер один: разделение процесса на критику и литературную журналистику. Последняя слагает с себя моральные, интеллектуальные обязанности критики и в лучшем случае извещает о новинке. Литературная журналистика часто работает по заказу издательств. А если и нет прямого заказа — все равно позволяет себе мотивации вне литературы, выполняет косвенные заказы, и почему бы и нет, если все не всерьез. Нужно большое обаяние личности автора, чтобы преодолеть недоверие к журналистскому высказыванию. Такие обаятельные люди есть, Лев Данилкин например. Андрей Немзер противоположен Данилкину не потому, что любит других писателей. Он собственно критик — страстный, предвзятый, но не принявший условия игры «в мнения» и до самосожжения любящий литературу. До последнего времени осмысленную критику можно было опубликовать только в толстом литературном журнале. И там же осмысленно прочесть Аллу Латынину, Павла Басинского, Наталью Иванову, Льва Оборина, Валерию Пустовую. Но развиваются интернет-ресурсы (и «толстяков» все больше читают в сети). Колонки и колумнисты OPENSPAСE.RU мне интересны.

2. Внутрицеховой эмоциональный градус всегда был таким, каков он сейчас. Достаточно вспомнить реакцию Владимира Набокова на присуждение Нобелевской премии Борису Пастернаку. Но личные письма Набокова по этому поводу не считались критикой и не были доступны, мы читаем их только теперь. А ныне у всех эмоционально активных людей есть блоги. И читателей у блогов бывает не меньше, чем у журналов и газет. Блог — частная территория, и одновременно территория публичная. Пример заразителен для СМИ. Вообще, критикой сейчас считается все, что про писателей и про книжки. Тот же сдвиг, что и собственно в литературе: блондинка, публикующая детективы «с психологией и философской глубиной», тоже считается писателем — и ни она, ни ее читатели действительно не в состоянии понять, чем отличается ее книга от тех, что входят (входили?) в букеровский шорт-лист. В паракритике главенствуют не интеллектуальные рефлексии, а законы пиара. Переход на личности, скандал — самый очевидный и естественный способ поднять свой рейтинг. Вот, например, Виктор Топоров: возьмите любой его текст, вычеркните ругань и прочитайте подряд что останется.

3. Я вижу два сценария: плохой и очень плохой. Первый: литературная журналистика займет все площадки, но выделятся яркие колумнисты, которые не умеют не думать. Как в прозе, поэзии, так и в критике будут важны не столько тексты, сколько сам автор как персона и персонаж. Такой «театр одного актера», а в антракте можно и буквы почитать. Неординарная личность колумниста, возможно, побудит достаточно грамотных граждан раскрыть и книги тоже. Очень плохой сценарий: таких колумнистов не обнаружится. Умный человек, как правило, брезглив и не пойдет туда, где грязновато. Тогда критики не будет вообще, останутся только книжная реклама и рейтинги продаж. 

Алексей СЛАПОВСКИЙ, прозаик, драматург

1. Она не падает, ее уронили. Рынок уронил. Это падение происходит синхронно с маргинализацией литературного процесса вообще: он в культурной жизни страны играет все меньшую роль. Некоторые вообще считают, что никакого процесса нет, поскольку все разобщены. На самом деле есть явления, которые являются результатом не соприкасающихся напрямую вещей. В Вологде дождик, в Астрахани сушь, в Саратове темная облачность, а в Петропавловске-Камчатском, как всегда, полночь. Но это все ? российский климат. Единый.

Критики аналитической почти нет. Осталась газетная обзорная критика на уровне оценок: «прочитал ? понравилось». Или: «прочитал ? отстой». И все же любая критика имеет смысл, все имеет смысл, кроме молчания. Я пишу это, находясь в Волгограде с писателями Александром Кабаковым и Андреем Волосом. Мы приехали встретиться с читателями. С теми, которые еще остались. У всех вопрос-вопль: «Подскажите, что читать!» Как умеем, отвечаем. Читатели хотят хоть как-то ориентироваться в безбрежном книжном море. Критики ? маяки. Они позарез нужны. Иные маяки фальшивы, читатель может разбить лодочку своей доверчивости. Ничего, в другой раз на этот маяк не поплывет.

И еще: в интернете все чаще роль критиков берут на себя сами читатели, и среди них есть люди более вдумчивые и вменяемые, чем профессионалы. Я сам несколько раз натыкался на разборы моих книг, намного более дельные, чем торопливые «отписки» критиков. С одной стороны, это показатель критического кризиса. С другой ? альтернатива кризису.

2. Это сублимация страха забвения. Писатель, критик обнаруживает: меня не замечают, обо мне не пишут, на мои тексты не откликаются! Ему обидно и больно. Он считает, что виноваты недоброжелатели, явные и тайные враги. Обида выливается в стресс, а стресс иногда и в желание плюнуть кому-нибудь в лицо. И плюют. Сам видел. Мерзко это, конечно... А причина в том, о чем я уже сказал: маргинализация литературы. Не вчера начавшаяся. А маргиналы, как известно, всегда склонны к склокам: из-за крох дерутся. Крох внимания в нашем случае.

3. Мне кажется, в двух предыдущих пунктах я на этот вопрос уже ответил. Критики теряют влияние. Многие стали просто-напросто маркетологами. Этот процесс будет продолжаться. Останется небольшая часть критиков-аналитиков, прочим лучше подходит определение «рецензент». Вроде бы критик, а вроде и нет. Я их называю: «отзывисты». Прочтут ? отзовутся, не утруждая себя аргументами. А тенденция перехода функции критики «в руки народа» (сетевого) сохранится и будет укрепляться. Появятся свои лидеры (и сейчас уже есть). Конечно, эта самодеятельная критика не заменит профессиональную по части квалифицированного анализа, а в смысле рецензирования она уже сейчас интереснее. 

Александр ЧАНЦЕВ, критик

1. Так как социальная значимость критики падает равно пропорционально падению значения литературы, то ничего катастрофического в этом нет. Наделение критики несвойственными ей функциями не только вредит, возможно, качеству самого критического высказывания, но и характерно прежде всего для эпох революционных общественных настроений. Отечественные традиции критики, а также некоторое искусственное нагнетание (как со стороны охранителей, так и либералов) общественных эмоций заставляют критиков становиться не тем, чем они должны быть по определению. Так что, возможно, падение социальной значимости критики — процесс отчасти (если отбросить тему «стали меньше читать») положительный.

Как сложно сейчас отделить суждения о книге от социального высказывания, так и, мне кажется, затруднительно среди пишущих о книгах выделить рецензентов, критиков, литературоведов, философов-политологов-антропологов и т.д. Не берусь сказать, какую именно «часть критики» они сформируют, но я стараюсь никогда не пропускать тексты, подписанные именами И. Роднянской, И. Кукулина, Д. Давыдова, Д. Бавильского, Л. Данилкина, А. Латыниной, К. Кобрина, О. Тимофеевой и М. Мельниковой (прошу прощения, если кого-то забыл назвать).

2. Мне это представляется наименее интересной частью так называемого «литературного процесса», так как в обоих своих проявлениях (борьба с «чужим» литератором N из-за его неприемлемых идеологических взглядов — и навязывание «своим» соответствующих идеологем) уводит разговор от собственно литературы и способствует зашоренности взгляда на нее (хотя бы потому, что часть литературного поля для определенной группы критиков становится «слепым пятном»: «о литераторе N писать моветон, его для нас не существует»).

3. Скорее всего, продолжатся идущие уже не первый год процессы. Экономика, определяющая сейчас слишком многое, говорит о том, что критика как профессия будет и дальше продолжать терять престижность (грубо говоря, журналы прекращают выходить или урезают рецензионные разделы, в более или менее успешных изданиях критиков выводят за штат, в более интеллектуальных — переводят на безгонорарную основу etc.). Критиков будет еще меньше, это будут настоящие энтузиасты. 

Александр ИВАНОВ, издатель

1. Я думаю, происходит какая-то инволюция чтения — по словам Ю. Олеши, мы все больше погружаемся в мир разного рода «маленьких надписей». Этот процесс касается всех: писателей, издателей, читателей, ну и критиков тоже. Все отдается на откуп рассеянному любопытству. А у любопытства, как говорил Хайдеггер, нет места, оно повсюду и нигде, оно ищет нового — «новинок» — только затем, чтобы от него снова скакнуть к еще более новому. В этой ситуации наиболее востребованной оказывается фигура классификатора трендов или тенденций «сезона». То есть образцом критики становится ресторанная, кулинарная, винная и фэшн-критика («свинина могла бы быть более выразительной», «у этого вина долгое и запоминающееся послевкусие», «гипюр снова актуален»). Но есть и исключения — на мой взгляд, сегодня одним из самых интересных критиков (в традиционном смысле слова) является Вячеслав Курицын со своими яркими колонками в журнале «Однако». 

2. Я мало слежу за этим. Но, сдается мне, это какая-то очень старая — капитан-лебядкинская — тема классического русского литературного скандала с мордобоем, выпиванием лишнего на литобедах и взвинченным тоном полемики, принятым среди «раскаявшихся вольнодумцев». 

3. Будущее уже наступило — более того, в каком-то смысле оно уже успело стать прошлым. Если не впадать в апокалиптический тон, то можно предположить дальнейшую мутацию самого предмета критики. Возможно, критикам придется пересмотреть в связи с этим собственную позицию и для этого перечитать (или впервые прочесть) некоторые классические труды, вводящие в размышление саму фигуру «критики» как операционального понятия, определяющего границы знания, т.е. придающего особую значимость не столько пониманию, сколько непониманию. На мой взгляд, огромное и почти неосвоенное у нас поле применения критики — это территория «вкуса» с его дихотомией нравится ? не нравится. Можно припомнить классическое кантовское разделение на чувственный (мне нравится Пелевин) и рефлексивный (мне нравится в себе то, что мне нравится Пелевин) вкус. А можно, например, двинуться чуть дальше — и, вслед за Ханной Арендт, связать понятие вкуса и критики вкуса с понятием политического в широком — греческом — понимании политики как искусства совместной жизни. Но, скорее всего, критика все в большей степени будет становиться наукой о единичном, уникальном, не сводимом ни к каким «трендам» опыте: чтения, наблюдения, сосредоточенного внимания. А в этом случае она если и умрет, то совсем неожиданным образом — через мультипликацию, умножение критической функции. Если раньше «свой» критик был у каждого известного писателя — как Наталья Иванова у Юрия Трифонова или Владимир Бондаренко у Александра Проханова — то в будущем он будет у каждого читателя и зрителя. Драма критиков не в том, что, как говорил Илья Кабаков, «в будущее возьмут не всех», а в том, что в этом коммунальном будущем, куда попадем мы все, у каждого из нас будет всего пара секунд для самооправдания.

Источник: OPENSPACE.RU

• Мы отстояли весну
• Пелевин написал для "Сноба" повесть
• Интеллигенты и верлибристы
• Кибиров и Пелевин попали в лонг-лист "Русского Букера"
• Аксёнов и другие