Быть в курсе литературных дел сейчас трудно без курса оздоровительных процедур, и некоторые критики, видимо, считают, что за их черную работу положена компенсация
Начав лет в четырнадцать регулярно писать стихи, я стал заглядывать в лежащую на журнальном столике «Литературную газету» (которая, кстати, даже тогда была пристойнее нынешней). Там печатались подборки современных поэтов; на тех же страницах помещались статьи, разбиравшие их разнообразные достоинства. Я читал эти статьи, мучительно вслушивался в картонное шуршание стихотворных строк — и ничего не понимал. В опубликованных стихах я не видел никаких достоинств или — крайне редко — видел достоинства очень скромные, совершенно недостаточные для авторов первого ряда. Мне казалось, что это мой личный изъян, какой-то вывих восприятия.
Это испытание длилось довольно долго и проходило очень нелегко. Поймите, мне было совсем немного лет, и я был один. Мне противостоял коллективный авторитет литературного процесса.
Я хочу сказать (вы удивитесь), что очень плохо отношусь к советским критикам. Ни один из них не подал мне никакого тайного знака, не подмигнул по-свойски: не тушуйся, старик, все не так однозначно. Они все были заодно, эти предатели.
Таких, как я, были тысячи. Не меньше их и сейчас, и никто им не скажет: ваши интуиции вас не обманывают, то, что вам кажется ерундой, — ерунда, то, что кажется мерзостью, — мерзость.
Советские критики были по темпераменту общественниками и писали о литературе как об особом секторе общественной жизни. Но бывало у тех писаний тайное жало, делавшее их иногда острыми и осмысленными. Они хотели влиять на общество, и кому-то это даже удавалось.
А что сейчас? Сейчас критики говорят, что их, критиков, почти не осталось. Это очень сильный ход — объявить кого-то несуществующим. Людям обидно, что их нет. Пусть бы хоть какие-то; как же так, неужели совсем никакие?
Но с чем-то здесь можно и согласиться, если по привычке считать критикой только обсуждение текущей отечественной прозы. Такой профессии не позавидуешь: каково тратить жизнь на произведения, словно бы написанные тупым карандашом на мятых листах ученической тетради?
Быть в курсе литературных дел сейчас трудно без курса оздоровительных процедур, и некоторые критики, видимо, считают, что за их черную работу положена компенсация: возможность внедрить в зону литературного обсуждения какой-то собственный проект. Различимы по крайней мере две такие стратегии.
Можно сделать темой письма самого себя как «литературную личность»: вольно раскинуться на чужих вещах, превращая критику в дневник своих фобий, фрустраций и что там еще есть на «ф». Это могло бы быть по-своему интересно, если бы не сопровождалось ощущением какой-то художественной несостоятельности, органическим несовпадением замысла и результата. Как будто читаешь в трясущемся автобусе: строчки прыгают в собственном ритме, не относящемся к предмету разговора. Текст подергивается какой-то мыслительной судорогой, и читатель вынужден, как домашний доктор, следить за опасными перепадами настроений в этой замаскированной под статью исповедальной прозе.
У нас всё называют статьями, видимо, в подражание УПК. Между тем статья статье рознь, некоторые действительно привносят в литературный процесс что-то уголовное. Критика нужна всегда, но сейчас она нужна как воздух: общий воздух для автора и читателя. Отравлять его — деяние прямо антиобщественное.
Но возможно и более прямое заимствование из УПК — своего рода литературное рейдерство. Собственным проектом можно сделать одного из авторов (лучше совсем случайного): выкатить его, как шар, завалив и разбросав остальные фигуры. Такой проект тоже выедает кусок литературы, чтобы занять его собой; критик что-то назначает литературой, а назначать — о, вы не знаете, как это бодрит и затягивает!
Это присвоение художественного пространства и есть банальный рейдерский захват. Критик, становящийся литературным политтехнологом, действует как автор-паразит.
Какое-то ощутимое неблагополучие в литературе (возможно, временное) авторы таких проектов легализуют и используют в личных целях. Первым этапом было централизованное распределение успеха, на следующем критики-политтехнологи уяснили для себя, что являются не распределителями, а источниками успеха. А коли так, то зачем его вообще распределять? Лучше оставить себе.
Ответственное дело критики — фильтрация и навигация; различение и разделение стихий. Да, это зыбкая почва, но другой почвы нет. Задача критика — делать ее менее зыбкой и не делать так, чтобы она вообще уходила из-под ног.
Какая это невероятно сложная профессия — если соблюдать ее неписаный кодекс и не становиться ни рейдером, ни публицистом-общественником, ни рекламным агентом, ни даже холодноватым обозревателем.
Вот именно — «если». А если не соблюдать, то нет профессии легче — и бессмысленнее.
0