LITCENTR

Место гения – по ту сторону добра и зла. Иван Айвазовский. Пушкин на берегу Черного моря. 1887. Николаевский художественный музей им. В.В.Верещагина

Хорхе Луис Борхес тонко заметил, что каждый писатель сам создает своих предшественников. Если этот остроумный тезис применить к самому Борхесу, то окажется, что одним из его предшественников был... Александр Сергеевич Пушкин.

9 января 1837 года Александр Тургенев (именно он месяц спустя сопровождал гроб с телом поэта к месту захоронения) записал в дневнике: «Я зашел к Пушкину; он читал мне свой pastiche на Вольтера и на потомка Жанны д’Арк». Pastiche (пастиш) – это литературная подделка, имитация стиля, мистификация. Современники, разумеется, дневник Тургенева не читали, и, когда вскоре после смерти Пушкина pastiche под заголовком «Последний из свойственников Жанны д’Арк» был опубликован в журнале «Современник», все сочли его обычной публицистикой.

Содержание этого текста таково. После смерти в Англии некоего Дюлиса (бывшего потомком родного брата Жанны д’Арк) журнал Morning Chronicle опубликовал найденную в бумагах покойного переписку Дюлиса-отца с Вольтером, автором «Орлеанской девственницы». Дюлис-отец, прочитав изданную в Голландии поэму Вольтера, счел ее содержание оскорбительным для памяти Жанны д’Арк и письмом вызвал Вольтера на дуэль. Тот, убоявшись то ли излишней огласки, то ли самой дуэли, в ответном письме Дюлису отказался от авторства «Орлеанской девственницы», отклоняя тем самым и вызов. Публикация завершается редакционным комментарием, в котором английский журналист гневно клеймит как Вольтера, противопоставляя его англичанину Соуте (Роберт Саути), так и современные нравы французского народа.

Короткий (на полторы страницы) текст изобилует именами, датами и географическими названиями, создающими впечатление полной его достоверности. Никто в этом и не сомневался, пока дотошный Павел Щеголев не сопоставил запись в дневнике Тургенева с «Последним из свойственников». Так текст из документального превратился в псевдодокументальный, то есть художественный.

Сам его стиль удивительно напоминает борхесовские мистификации: «По-видимому, Дюлис-отец был добрый дворянин, мало занимавшийся литературою. Однако ж около 1767 года дошло до нас, что некто Mr. de Voltaire издал какое-то сочинение об орлеанской героине. Книга продавалась очень дорого. Г-н Дюлис решился, однако ж, ее купить, полагая найти в ней достоверную историю славной своей прабабки. Он был изумлен самым неприятным образом, когда получил маленькую книжку in-18, напечатанную в Голландии и украшенную удивительными картинами». Добавьте к этому изящно стилизованное письмо «Вольтера», полные сарказма намеки в комментарии «английского журналиста», скрытую авторскую иронию по отношению ко всем участникам (Дюлису, «Вольтеру», «журналисту») описанной коллизии – и сходство с Борхесом станет очевидным.

Но есть и весьма весомое различие. Мистификации аргентинского писателя – не более чем интеллектуальная игра, расширение палитры литературных приемов. За строками пушкинского текста проступают трагические обстоятельства жизни их автора.

Несмотря на подчеркнутую достоверность «Последнего из свойственников», Пушкин сознательно подает внимательному читателю знак: фальсификация! Знак этот лежит на поверхности, и странно, что никто из современников Пушкина его не заметил. В письме «Вольтеру» Дюлис указывает адрес своего замка: Tournebu, baillage de Chaumont en Tourraine (Турнебу, округ Шомон в Турени). Это явная географическая бессмыслица. Турнебу находится на северо-западе Франции, в Нормандии, Шомон – в провинции Шампань, на востоке, а провинция Турень располагается в самом центре страны. Ясно, что подобная «география» – не случайная оплошность Пушкина, а преднамеренная и вызывающая околесица. В русском контексте этот нелепый «адрес» звучит примерно так: сельцо Болдино Клинского уезда Ленинградской области.

Очевидная нелепость ситуации усугубляется еще и тем, что на 1767 год (к которому отнесены вымышленная переписка и вызов на дуэль) реальному Вольтеру исполнилось 72 года.

* * *

Зачем Пушкин столь нарочито «опрозрачнил» свою мистификацию? Зачем вообще была нужна эта мистификация, писанная не «в стол», а предназначавшаяся для публикации? Какое важное для автора зашифрованное послание грядущим читателям заключено в ней?

«Последний из свойственников» содержит два отчетливых основных мотива: отказ от дуэли и отказ от авторства. Третий мотив, не столь яркий и очевидный, – общественное мнение, – выражен в комментариях «журналиста» Morning Chronicle к переписке Дюлиса и «Вольтера». Вот в корнях этих «трех сосен» и надо искать скрытый Пушкиным «месседж».

Текст легко датировать. Он начинается словами: «В Лондоне в прошлом, 1836 году умер некто г. Дюлис...» 9 января 1837 года Пушкин читал пастиш Тургеневу. Значит, «Последний из свойственников» написан между 1 и 9 января. Что происходило в жизни Александра Сергеевича в это время?

2 ноября Наталья Николаевна признается ему в свидании с Дантесом на квартире Полетики. Утром 4 ноября Пушкин получает по почте анонимный пасквиль, объявляющей его рогоносцем. Вечером Пушкин отправляет Дантесу письменный вызов. Пока что Пушкин не уверен в происхождении пасквиля. «Я подозреваю одну даму», – говорит он Владимиру Соллогубу утром 4 ноября. На следующий день к Пушкину приходит приемный отец Дантеса барон Геккерн с просьбой об отсрочке дуэли. Пушкин соглашается, используя это время для проведения собственного расследования. Он навещает директора типографии, своего лицейского товарища Яковлева, который свидетельствует: бумага, на которой написан пасквиль, – иностранная, посольского качества. Пытается, видимо, Пушкин выяснить и адрес почтового отделения № 58, откуда была отправлена анонимка. Результаты расследования укрепляют Пушкина в мысли, что автор пасквиля – голландский посланник Геккерн.

Между тем к улаживанию конфликта подключаются Жуковский, Загряжская, Виельгорский, Вяземский. Геккерн через Жуковского сообщает Пушкину о том, что Дантес влюблен в сестру Натальи Николаевны Екатерину и готов на ней жениться. 17 ноября Пушкин через Соллогуба письменно дезавуирует свой вызов. Однако общественное мнение почти полностью на стороне Дантеса. В глазах общества он выглядит рыцарем, дорогой ценой спасающим честь своей возлюбленной. Взбешенный этими толками, Пушкин 21 ноября пишет оскорбительное письмо Геккерну. Соллогуб, которому Александр Сергеевич прочитал это письмо, тут же ставит в известность Жуковского. Тот, в свою очередь, рассказывает обо всем царю. 23 ноября Николай дал аудиенцию Пушкину, который обвинил Геккерна в пасквилянстве. Царь успокаивает поэта и берет с него слово не драться на дуэли и не поднимать шума вокруг персоны голландского посла. Пушкин не отправляет письмо Геккерну. Объявлена помолвка Дантеса и Екатерины Гончаровой, свадьба назначана на 10 января.

Странное совпадение! Накануне свадьбы (которую он проигнорировал) Пушкин читает Тургеневу свежесочиненного «Последнего из свойственников» и тут же признается своему слушателю, что это – pastiche, подделка. Тем самым Александр Сергеевич подает (уже через Тургенева) еще один знак грядущему читателю: текст несет зашифрованную смысловую нагрузку! Вооружившись пушкинскими подсказками, понять истинный смысл пастиша нетрудно. «Вольтер» пишет поэму, выставляющую Орлеанскую девственницу в неприглядном свете. Дюлис, прочитав поэму, расценивает ее как оскорбительный пасквиль на свою легендарную родственницу и направляет фернейскому старцу вызов. В ответном письме «Вольтер» отрекается от авторства поэмы: «Могу вас уверить, что я никаким образом не участвовал в составлении глупой рифмованной хроники, о которой изволите мне писать. Европа наводнена печатными глупостями, которые публика великодушно мне приписывает».

Легко провести соблазнительные аналогии. Геккерн и Дантес (объединенные в пушкинском тексте под именем Вольтера) пишут пасквиль, порочащий честь Натальи Николаевны. Пушкин (как и Дюлис) оскорблен его содержанием и направляет Дантесу («Вольтеру») вызов. Во избежание дуэли Дантес (как и «Вольтер» от авторства) отказывается от притязаний на Наталью Николаевну в пользу ее сестры. Между строк «Последнего из свойственников» Пушкин роняет нарочитый намек на авторство полученного им пасквиля. Оскорбившая Дюлиса поэма имеет франко-голландское происхождение (автор ее – француз, напечатана она в Голландии). Это зеркальное отображение франко-голландского дуэта Дантеса и Геккерна.

Далее устами «английского журналиста» Пушкин комментирует противостояние Дюлиса и «Вольтера», а точнее – общественное мнение, сложившееся вокруг этой ситуации. «Заметим, что Вольтер, окруженный во Франции врагами и завистниками... почти не нашел обвинителей, когда явилась его преступная поэма... Все с восторгом приняли книгу, в которой презрение ко всему, что почитается священным для человека и гражданина, доведено до последней степени цинизма. Никто не подумал вступиться за честь своего отечества, и вызов доброго и честного Дюлиса, если бы стал тогда известен, возбудил бы неистощимый хохот не только в философических гостиных барона Д’Ольбаха и M-me Geoffrin, но и в старинных залах потомков Лагира и Латримулья», – пишет вымышленный журналист.

Действительно, общественное мнение тогдашнего Петербурга было скорее на стороне Дантеса и Геккерна. Вот характерное суждение Софьи Бобринской: «Геккерн-Дантес женится! Вот событие, которое поглощает всех и будоражит стоустную молву... Он женится на старшей Гончаровой, некрасивой, черной и бедной сестре белолицей, поэтичной красавицы, жены Пушкина... Это какая-то тайна любви, героического самопожертвования, это Жюль Жанен, это Бальзак, это Виктор Гюго. Это литература наших дней. Это возвышенно и смехотворно. В свете встречают мужа, который усмехается, скрежеща зубами. Жену, прекрасную и бледную, которая вгоняет себя в гроб, танцуя целые вечера напролет. Молодого человека, бледного, худого, судорожно хохочущего; благородного отца, играющего свою роль, но потрясенная физиономия которого впервые отказывается повиноваться дипломату».

Графине Бобринской вторит другая Софья – Карамзина: «...Я продолжаю сплетни и начинаю с темы Дантеса... свадьба совершенно серьезно состоится... Дантес говорит о ней (Екатерине Гончаровой. – А.Г.) и обращается с ней с чувством несомненного удовлетворения, и, более того, ее любит и балует папаша Геккерн. С другой стороны, Пушкин продолжает вести себя самым глупым и нелепым образом... снова начались кривлянья ярости и поэтического гнева... Словом, это какая-то непрестанная комедия, смысл которой никому хорошенько не понятен; вот почему Жуковский так смеялся... старанию разгадать его... Ах, смею тебя уверить, что это... ужасно смешно».

Смехотворно, смешно, комедия... Вот он, упомянутый Пушкиным «неистощимый хохот в философических гостинах и старинных залах»!

* * *

Интересно, откуда вообще взялась идея стремительной женитьбы Дантеса на Екатерине Гончаровой? Неужели счастливое озарение внезапно снизошло в искушенную голову голландского дипломата? Скорее всего так оно и было. Скорее всего... но возможно и другое предположение. Что, если интерес Дантеса к Екатерине – это версия Натальи Николаевны, выдвинутая ею в свое оправдание во время решительного объяснения с мужем? Мол-де ухаживал Дантес вовсе не за мной и свиданье у Полетики назначил, чтоб попросить руки моей сестры.

Это диковатое предположение объясняет поведение Дантеса и Геккерна, а также сочувственное отношение общества к брачующемуся кавалергарду. Действительно, в таком случае Дантес выглядит безупречно благородным рыцарем, жертвующим собой во имя возлюбленной дамы.

Пушкинский пастиш это мнение опровергает. «Несмотря на смешную сторону этого дела, Вольтер принял его не на шутку. Он испугался шуму, который мог бы из этого произойти, а может быть, и шпаги щекотливого дворянина, и тотчас прислал... ответ». Страх – вот мотив действий придуманного Пушкиным «Вольтера». Напомним, под Вольтером Александр Сергеевич подразумевает Дантеса и Геккерна.

Не противоречит ли эта версия уважительному отношению Пушкина к памяти французского писателя, кумира своей юности («султан французского Парнаса», «муж единственный», «поэт в поэтах первый»)? Нет, не противоречит. В заметке «О переписке Вольтера с де Броссом», опубликованной в 1836 году, Пушкин пишет: «Вольтер... никогда не умел сохранить своего собственного достоинства... Наперсник государей, идол Европы, первый писатель своего века... Вольтер и в старости не привлекал уважения к своим сединам: лавры, их покрывающие, были обрызганы грязью... Он не имел самоуважения и не чувствовал необходимости в уважении людей».

* * *

Итак, в «Последнем из свойственников» зашифрованы два чрезвычайно важных для Пушкина утверждения. Первое: пасквиль на жену поэта сфабрикован усилиями Геккерна и Дантеса; второе: причиной женитьбы Дантеса на Екатерине Гончаровой является банальный страх. Видя, что он проигрывает «информационную дуэль» своим противникам, и будучи связан данным императору словом не устраивать скандал вокруг голландского посла, Пушкин прибег к последнему оставшемуся у него способу публично выразить свою точку зрения – литературной мистификации.

Что же – загадка пастиша окончательно разрешена? Как бы не так! Большинство пушкинских текстов допускают возможность их альтернативного прочтения. «Маленькие трагедии», «Медный всадник», «Евгений Онегин», «Анчар»... Даже вроде бы незыблемый «Памятник» Вересаев ухитрился истолковать как стихотворение пародийное. Пушкин (и это роднит его с Шекспиром) всякий раз ускользает от окончательных определений. Он подобен электрону, который в зависимости от системы наблюдения – то волна, то частица.

Бытует предположение (и замалчивать его глупо), что автором анонимных писем был сам Пушкин. Не будучи сторонником этой гипотезы, я мог бы найти множество доводов в ее опровержение. Но сейчас речь о другом. Дело в том, что «Последнего из свойственников» можно интепретировать в совершенно ином смысле. Для этого достаточно на минуту принять гипотезу о пушкинском автопасквилянстве за чистую монету. В этом случае на первый план выходит мотив отказа от авторства. Подобная трактовка ассоциирует Пушкина уже не с благородным, но простоватым и несколько комичным Дюлисом, а с гениальным, но циничным Вольтером. Французский писатель сочиняет сатирическую поэму «Орлеанская девственница», Пушкин пишет пасквиль, очерняющий в первую очередь его «мадонну» Натали. Оба отказываются от авторства: псевдо-Вольтер – письменно, Пушкин – на аудиенции у государя. Следует заметить, что Александру Сергеевичу уже приходилось публично отказываться от авторства написанной им скандальной «Гавриилиады».

Александр Сергеевич подавал читателям знак: фальсификация! Странно, что никто из современников этого не заметил. Григорий Чернецов. Крылов, Пушкин, Жуковский и Гнедич в Летнем саду. 1832. Всероссийский музей А.С.Пушкина

Косвенно эту версию дешифровки пушкинского текста подтверждает и подпись под письмом псевдо-Вольтера – Voltaire, gentilhomme de la chamber du roy («Вольтер, королевский камергер»). Да, действительно Вольтер так подписывал свои письма, и Пушкин находит здесь очевидную параллель со своим камер-юнкерством. Видимо, в последний год своей жизни русский поэт часто обращался мыслями к образу Вольтера, сравнивая себя с ним. Кстати, удивительны слова умирающего Пушкина, адресованные императору: «...Жаль умереть, потому что я не могу изъявить ему мою благодарность, был бы весь его», являются смысловой цитатой обращения Вольтера к Фридриху II.

При таком прочтении пастиша комментарий «английского журналиста» (напомним, он выразитель общественного мнения) выглядит насквозь ироничным. Пушкин издевается над «честным и благородным» Соуте (Саути), гораздо менее талантливым, нежели «циничный» Вольтер. Пушкин словно бы опровергает выдвинутую им ранее чеканную формулу «гений и злодейство есть вещи несовместные» и оправдывает хохот «философических гостиных» над «щекотливым» дураком Дюлисом. Место гения – по ту сторону добра и зла и недосягаемо осуждению черни.

Зачем же тогда Пушкин пошел на двойную мистификацию, рассекретив себя в «Последнем из свойственников» как автора анонимных писем? Пытался успокоить взбунтовавшуюся совесть? Такое предположение объясняет повторный, ничем вроде бы явно не мотивированный вызов Дантеса на дуэль в январе. Считали ведь некоторые пушкинские современники эту дуэль завуалированным самоубийством. Или же текст пастиша – обращение к будущим поколениям, способным, по мысли автора, понять истинные права гения и его неподсудность законам, применимым к «человеку и гражданину»? Бог весть. Я попытался по возможности беспристрастно изложить обе взаимоисключающие версии. Читатель волен выбрать любую из них. Кому-то придется по вкусу первый вариант прочтения, кому-то – второй, ну а кто-то сочтет, что «Последний из свойственников» вовсе не имеет отношения к обстоятельствам пушкинской дуэли. В любом случае любопытно, что первым нашим постмодернистом оказался вездесущий Пушкин. Ведь присущие «Последнему свойственнику» мистификация, стилизация и невозможность прочитать текст в единственном смысле – это характерные черты постмодернизиа. И место «Последнего из свойственников Жанны д’Арк» вовсе не среди пушкинских статей и заметок, а в томе его художественной прозы – между «Дубровским» и «Капитанской дочкой».

Александр Владимирович Говорков - поэт, эссеист.

Источник: Независимая Газета

• Тень ветки
• Жанна д’Арк – від Шекспіра до Марка Твена.
• Уроки Пушкина
• МАЛАХИТОВЫЙ НОСОРОГ – 2009
• Найден неизвестный автограф Пушкина