LITCENTR

Нет я не дорожу мятежным наслажденьем,
Восторгом чувственным, безумствам, исступленьем,
Стенаньем, криками вакханки молодой,
Когда, виясь в моих объятиях змией,
Порывом пылких ласк и язвою лобзаний
Она торопит миг последних содроганий!
О как милее ты, смиренница моя!
О как мучительно тобою счастлив я,
Когда, склоняяся на долгие моленья,
Ты предаешься мне, нежна без упоенья,
Стыдливо-холодна, восторгу моему
Едва ответствуешь, не внемлешь ничему
И оживляешься потом все боле, боле
И делишь наконец мой пламень поневоле!

Александр Пушкин.

Когда в очередную пушкинскую годовщину (а сегодня как раз 210 лет со дня рождения поэта) заученно повторяют «Пушкин — наше все», порою даже не подозревают, насколько это верно.
Он действительно «все», он во всем и везде, он в нас и вне нас, и нет такой области, сферы человеческой деятельности, где бы Пушкин не осуществил бы себя целиком и полностью, во всем грандиозном масштабе своей гениальной личности. Ни один русский человек ни до, ни после Пушкина не проявился и уже не проявится с такой беспредельной щедростью, неутомимостью и самозабвением, не раскрылся и уже никогда не раскроется так широко и полно как поэт, как гражданин, наконец как мужчина.
Пушкин не был педагогом, он даже не претендовал на эту роль и открыто презирал «новейшие самоучители» в виде новоявленных пророков и исправителей рода человеческого.
И если сейчас речь идет об уроках, все-таки преподанных Пушкиным, то только потому, что мы самостоятельно, как говорится, в здравом уме и твердой памяти пытаемся их усвоить и освоить, — задача в общем-то непосильная для человека наших дней.

***

Пушкин был очень некрасив. В юношеском написанном по-французски стихотворении он назвал себя «сущей обезьяной». Эта кличка прижилась в свете и долго досаждала поэту. Кроме того, он был низок ростом, что, разумеется, не добавляло ему оптимизма в отношении собственной персоны.
«Пушкин был собою дурен, — говорил брат поэта Лев Сергеевич, — но лицо его было выразительно и одушевленно;
ростом он был мал, но сложен необыкновенно крепко и соразмерно. Женщинам Пушкин нравился; он бывал с ними необыкновенно увлекателен».
Этому свидетельству вторит А.Н.Вульф, близкий приятель поэта, говоря, что «...женщин он знает, как никто. Оттого, не пользуясь никакими наружными преимуществами, всегда имеющими влияние на прекрасный пол, одним блестящим своим умом он приобретает благосклонность оного».
Пушкин не был красив, но победы, одержанные им над самыми блестящими красавицами его времени, служат прекрасным доказательством того, что прекрасный пол могут сводить с ума не только писаные красавцы.

А я, повеса вечно праздный, —

писал поэт в другом юношеском стихотворении, —

Потомок негров безобразный,
Взращенный в дикой простоте,
Любви не ведая страданий,
Я нравлюсь юной красоте
Бесстыдным бешенством желаний.

Поэт еще в молодости четко осознал, что нужно женщинам, и как мужчина максимально соответствовал их ожиданиям. Надо полагать, «египетские» страсти в его «исполнении» повергали в экстатический шок тех, на кого они были рассчитаны и направлены. Женщины падали к его ногам, как зрелые, а порой и перезрелые плоды с дерева. По свидетельству А.П.Керн, Пушкин «...не умел скрывать своих чувств, выражал их всегда
искренно и был неописанно хорош, когда что-либо приятно волновало его. Когда же он решался быть любезным, то ничто не могло сравниться с блеском, остротою и увлекательностью его речи».

Что ж, уважаемая (и обожаемая поэтом) Анна Петровна знала, что говорит. Многое тут было, конечно же, от игры в донжуана, многое от указанного выше юношеского комплекса неполноценности, переживаемого поэтом,
многое от лихого молодечества, предписывающего мужчине менять женщин чаще, чем перчатки. Но было и кое-что другое, о чем красноречиво поведала все та же А.П.Керн. «Живо воспринимая добро,
Пушкин не увлекался им в женщинах; его гораздо более очаровывало в них остроумие, блеск и внешняя красота...
Причина того, что Пушкин очаровывался блеском, нежели достоинством и простотою в характере женщин, заключалось, конечно, в его невысоком о них мнении, бывшем совершенно в духе того времени».
(Стоит в связи с этим сравнить божественные поэтические строки, посвященного А.П.Керн, и характеристику, данную ей поэтом в приватном письме. «Лед и пламень не так различны меж собой».) Доля истины в наблюдениях «блестящей» Анны Петровны, безусловно, имеется. Но только доля, да и то не слишком весомая.

Дело в том, что Пушкина при всем его «африканизме» привлекали именно достоинство, тихая простота и безыскусность в отношениях с женщинами. Иначе бы ему никогда не удалось создать образ Татьяны Лариной, или бы тот вышел из-под его пера вымученным и нежизнеспособным. Его идеалом была та, о которой он когда-то сказал:

Она была нетороплива,
Нехолодна, неговорлива,
Без взора наглого для всех,
Без притязаний на успех,
Без этих маленьких ужимок,
Без подражательных затей...
Все тихо, просто было в ней.

Этот образ всю жизнь оставался в сердце поэта невостребованным, пока не обрел живые черты Натальи Николаевны Гончаровой.
То, к чему бессознательно тянулась восприимчивая душа Пушкина, воплотилось всего лишь за несколько лет до его смерти, и достойно удивления и восхищения, с какой легкостью слетела с него вся эта «египетская» шелуха, когда он полюбил по-настоящему. Прежняя любовь поэта к женщинам, любовь в общем и целом бездуховная, несмотря на многочисленные «нерукотворные» свидетельства, оставленные для потомков, сменилась любовью к одной-единственной, к Мадонне, «чистейшей прелести чистейшему образцу».
Только тогда поэт узнал истинную и весьма ничтожную цену «мятежным наслажденьям, восторгам чувственным, безумствам, исступленьям», которыми была наполнена его жизнь; узнал подлинную цену «молодым вакханкам», для которых он в немалой степени был всего лишь средством для достижения последними «последних содроганий».
Настоящая же любовь к своей милой «смиреннице», как и все настоящее, оказалась «с кислинкой», как кисло-сладкое яблоко, которое на русский вкус гораздо слаще приторных африканских фруктов. Пушкинское стихотворение «Нет, я не дорожу мятежным наслажденьем» относится к позднему периоду жизни поэта и, по некоторым предположениям, адресовано супруге поэта Наталье Николаевне. На склоне жизни Пушкин
с удивлением открывал в себе тягу к «мучительному» счастью. Он, которому почитали за честь уступить самые блистательные дамы Северной Венеции, был вынужден прибегать к «долгим моленьям», чтобы добиться взаимности
собственной жены!
Это дало повод многим исследователям (в частности, В.Я.Брюсову) «жалеть» Пушкина: дескать, какая холодная досталась ему жена, несчастный поэт простирался во прахе перед «этой...», чтобы та «снизошла» до супружеских ласк.
Хотя этим исследователям и прочим комментаторам стоило бы пожалеть самих себя. Ведь «смиренница» Наталья Николаевна (если, конечно, речь идет именно о ней) предоставляла ему то, чего он не получал от «молодых вакханок», расточающих почем зря «пылкие ласки» и терзающих свои жертвы «язвами лобзаний». Она давала ему возможность почувствовать себя настоящим мужчиной.
В арсенале женщины, находящейся в законном браке, имеется немало средств отказать законному же супругу в близости, — и это прекрасно, когда любимые женщины отказывают нам! Благодаря этим отказам мы получаем шанс проявить все свои мужские качества в полной мере, что, если и удается, то только наедине с любимой женщиной.
С нелюбимой или, Боже упаси, с публичной, церемониться незачем: здесь «ключом» являются взаимное удовлетворение (пресловутый секс) или просто деньги. Мы, мужчины, будучи несостоятельны именно как мужчины, не умея как следует взяться за дело, не имея достаточно ума, чувства и подлинно мужского таланта, шастаем от своих законных половин
налево и направо, прекрасно себя чувствуем и на всю жизнь остаемся безответными и безответственными «мальчиками», вечными студентами, ленивыми и нелюбопытными. Уж нам-то подавай исключительно «стенающих» и «кричащих»: с ними и хлопот меньше, и вообще...
С умными, знающими себе цену женщинами нам просто не совладать, — этому ни в школах, ни в институтах не учат.
Не потому ли нынче уделом умных и знающих себе цену становится гордое одиночество, потому как не из кого выбрать. Нынешние мужики обходят таких женщин за версту, придумывая себе дешевые отговорки типа «если красивая, значит, дура». Любовь — это ведь, прошу прощения, не секс. Любовь требует полного напряжения всех телесных
и духовных сил — прежде всего духовных. (Если в двух словах, секс — любовь к противоположному полу как таковому;
любовь — влечение к одной-единственной представительнице или к одному-единственному представителю этого самого противоположного пола. Вот почему знаменитая некогда фраза о том, что «секса у нас нет», может означать еще и то, что женщина, ее произнесшая, окружена подлинной любовью и не знает механических проявлений секса.
В таком случае ей можно только позавидовать, а не смеяться над ней.)
Причина, по которым нежные супруги отказывают своим нежно любимым супругам в интимной близости, могут быть самыми различными. Пресловутое «болит голова» может быть, к примеру, инстинктивным протестом
против рутины супружеского ложа, и для умного мужчины женская мигрень — это сигнал к самоусовершенствованию. Женщина может быть просто молода, неопытна, непорочна, «стыдливо-холодна», она могла иметь родителей-пуритан и получить строгое воспитание. Святая обязанность мужчины, коль скоро он вступает в брак, помочь жене избавиться
от девических комплексов, для чего следует иметь запас умения, терпения и такта.
Кроме того, надо... впрочем, лучше, чем А.И.Гончаров в своей «Обыкновенной истории», все равно не скажешь, потому воспользуемся цитатой. «Чтоб быть счастливым с женщиной... надо много условий... надо уметь образовать из девушки женщину по обдуманному плану, по методе, если хочешь, чтоб она поняла и исполнила свое назначение...
О, нужна мудреная и тяжелая школа, и эта школа — умный и опытный мужчина!».
Задолго до нравоучения Гончарова Пушкин был этим самым умным и опытным. Добиваясь своей возлюбленной («долгие моленья»), он снаряжал в бой все свое остроумие, весь свой интеллект, всю свою изобретательность, наконец весь свой талант — и как же счастлива была та, ради которой первый русский поэт становился на колени!
Может быть, она проявляла неуступчивость инстинктивно; может быть, прибегала к уловкам сознательно (женщины хитры, этого у них не отнять), всячески отдаляя миг «последних содроганий», дабы в полной мере
насладиться прелюдией, в которой поэт был подлинным виртуозом. Зато когда он — настоящий мужчина! — наконец-то добивался своего «мучительного счастья»...
На этом остановимся, ибо всякие догадки такого рода уже выходят за рамки приличия. Иначе как редкостным по нынешним временам понятием «супружеская гармония» это состояние не обозначить...

Незадолго до свадьбы поэт написал:

Исполнились мои желания. Творец
Тебя мне ниспослал, тебя, моя Мадонна,
Чистейшей прелести чистейший образец.

Он оказался прав, хотя сравнение земной женщины с Богоматерью отдает кощунством. Но поэтам и влюбленным, сказал Бомарше, прощаются всяческие безумства, а влюбленным поэтам — тем более...

Стихотворение Пушкина «Нет, я не дорожу...» — это еще и урок того, как подобает писать на интимные темы. С какой осторожностью, чуткостью и целомудрием поэт в нескольких строках разворачивает целую философию
обладания любимой женщины; это пример того, как можно, сказав буквально обо всем, не опуститься до пошлости и похабщины, без чего иные нынешние русские «классики» не мыслят себе литературного произведения. И последнее. Как ни соблазнительно считать лирического героя и адресата стихотворения «Нет, я не дорожу...» четой Пушкиных, справедливости ради следует отметить: ни в одном источнике об этом прямо не говорится. И никто не вправе свои случайные соображения выдавать за истину.

© Юрий Лифшиц