"Большая книга" и прочие-прочие...
Любой самый общий разговор о литературных премиях, затеянный в литераторской среде, будет воспринят как предложение прогуляться по минному полю. Даже отъявленные бессребренники и служители чистого искусства, заявившие, что презренный металл и мирская честь их не волнуют, не сумеют убедить коллег, что это действительно так. Скорее их начнут подозревать в особо изощренных интригах и в поисках никому не известных обходных путей к вожделенной награде.
Другое направление беседы – о справедливости/несправедливости уже состоявшихся присуждений и награждений – тоже потечет по известному руслу, тем более что примеров достаточно.
С фактами в руках собеседники начнут доказывать друг другу, что сочинения многих лауреатов Нобелевской премии по литературе давно похоронены в задних рядах пыльных полок и никем не читаются,
что все без исключения нобелевские лауреаты российского происхождения получили означенную премию по политическим соображениям, что многие достойнейшие кандидатуры были бессовестным образом отклонены или забаллотированы, что едва ли не единственным, кто заранее, открыто и бескомпромиссно отказался от выдвижения на премию, был Лев Толстой, и что Бернард Шоу назвал Нобелевскую премию «спасательным кругом, брошенным пловцу, который уже достиг берега».
Подобные беседы уже сто лет ходят по кругу, и конца им не видно.
Поощрение литературного труда как занятия, основанного на абсолютном пассивном риске, путем вбрасывания в литераторскую среду соревновательного духа – вот суть всех «премиальных» технологий. Степень общественной влиятельности писателей была осознана лишь в начале XIX столетия.
Первыми на путь официального поощрения литературного труда стали англичане, учредившие у себя пожизненное звание поэта-лауреата, для получения которого не в последнюю очередь требовалась политическая лояльность и которое присваивалось от имени семьи (!) правящего монарха.
Это был крупный шаг в направлении общественного (читай: государственного) прогресса. Ибо в предшествующем веке считалось само собой разумеющимся, что писателю, как фигуре подозрительной и мало полезной, не зазорно зависеть от частных лиц и денежных мешков.
В числе более чем двух десятков британских поэтов-лауреатов были и заурядные пигмеи, и такие фигуры, как Роберт Саути, Уильям Вордсворт и Альфред Теннисон.
На этом фоне характерно, что первая российская литературная премия – Пушкинская – явилась на свет в 1881 г. как не вполне государственная, до некоторой степени «общественная».
Ее присуждало соответствующее отделение императорской Академии наук, никакого права вето ни за кем не предусматривалось, а устав премии позволял пересмотреть решение лишь одному лицу – самому лауреату,
если ему угодно было отказаться. Но Россия не была бы Россией, если бы критерии позже не изменились.
В августе 1902 г. Антон Чехов, лауреат Пушкинской премии и обладатель сопровождавшего ее звания почетного академика, сложил с себя почетное звание, мотивировав этот поступок тем, что кандидатура Максима Горького была снята из списка претендентов под предлогом возбужденного против Горького судебного преследования по политической статье…
Да и год учреждения премии оказался не случайным. Открытие памятника Пушкину в Москве, превратившееся в национальное торжество, произнесенная при открытии памятника речь Достоевского, приближающееся истечение 50-летнего срока действия авторского права, по окончании которого сочинения Пушкина становились общественным достоянием и могли свободно перепечатываться – все эти события прямо
связаны с институтом премии.
На освещающем нам путь, как свет в окошке, Западе литературные премии исчисляются десятками и варьируют в авторитете от почти международно признанных (национальная Гонкуровская во Франции и национальная Пулитцеровская в США) до узколокальных, схожих с премией за лучший пирог на конкурсе домохозяек.
Долгое бытование советских сплошь государственных премий отличалось драматизмом.
Ленинская премия, учрежденная в 1925-м, с 1935-го по 1957-й вообще не присуждалась.
Государственная премия, учрежденная в 1939-м, мгновенно переименовалась в Сталинскую и под этим именем дотянула до 1952-го. Международная Сталинская премия, чаще всего достававшаяся писателям,
в 1956-м чудесно преобразилась в Международную Ленинскую.
Премия Ленинского комсомола (год рождения 1966-й) снова удержала имя и ауру вождя, которые были чуть оттенены учрежденной в том же году Государственной премией имени Горького.
Академические премии – имени Белинского (с 1947-го), реанимированная Пушкинская (с 1969-го), имени Добролюбова (с 1970-го) – доставались главным образом лингвистам, филологам и критикам. Прочие литературные премии строго соответствовали национально-административному размежеванию Советского Союза.
А что сейчас в России премиального – после некоторого постсоветского оскудения?
Сейчас премий много. Перечислять их – дело неблагодарное.
Вот начало необозримого списка: премия Юрия Казакова, премия Ивана Петровича Белкина (единственная от имени виртуальной личности), премия Андрея Белого, премия Бориса Соколова (учреждена за границей), премия «Национальный бестселлер», премия «Большая Книга» («газовая» премия с денежной частью 3 млн. руб.), премия Шолохова, премия Солженицына, премия Горького…
Фонтаны иронии, сопровождающие почти всякое суждение о количестве и компетентности современных российских литературных премий, бьют в пустоту. Каковы эти премии по рангу – государственные, общественные или частноучрежденные; состоят ли они из денежной и почетной частей или только из одного почета; вручаются ли они тайным голосованием, междусобойным перетером или личным произволением; сопровождается ли процесс выдвижения номинантов атмосферой интриг и подковерных действий… Все это в общем неважно. Важнее другое: литпремиальный бум со всеми его издержками и некрасивостями – все же куда более здоровое
явление, чем порядки в бывшем министерстве соцреализма с его двойной кураторской крышей от Идеологического отдела ЦК и КГБ СССР.
Премии – вообще не средство управления литературой, но средство стимуляции личных писательских амбиций тех, кто такие амбиции имеет. Премированные персоны более не инкорпорируются в некую писательскую элиту и не получают пожизненных привилегий типа «никому нельзя, а вам можно», то есть остаются более или менее случайными удачниками. Сие есть доказательство того, что литература перестала быть полем взаимного
истребления и сделалась игровым пространством, каковым она и должна быть по своей природе. Конечно, стандартных «правил игры» нет, в каждом случае они особенные; конечно, литературно-премиальные результаты по-прежнему могут достигаться внелитературными способами; конечно, списки премированных сочинений и списки литературно состоятельных текстов редко совпадают более чем в нескольких пунктах. Но премиальный процесс есть отражение литературной нормы, а литературная норма не есть идеальная литература. Писатель, вознагражденный за то, что в соревновательном режиме сумел лучше других потрафить определенной части общества, выразив созвучное ей мироощущение – все-таки писатель,
а не наемный сочинитель, ибо предварительный социальный заказ отменен.
А все случаи, когда социальный заказ делается, уже перешли из литературы в сферу шоу-бизнеса, где царят свои порядки, или в сферу паралитературной журналистики.
(с) Андрей Кротков. Москва.