Юрий Мамлеев уверен, что Господу Богу на экономику наплевать
 Метафизик, реалист, сторонник общинности Юрий Мамлеев. Фото автора |
Переделкино встречает философским настроением. Вспоминается роман «Шатуны» и сумрачное Лебединое, в котором собирались странные, иные люди, желавшие постигнуть тайну смерти и вечной жизни. Однако вот он, железный забор, за которым в роще притаился двухэтажный кирпичный дом. Ничего мистического. С писателем и философом Юрием МАМЛЕЕВЫМ беседует Елена СЕМЕНОВА.
– Юрий Витальевич, вы написали много философских работ, посвященных России, в частности «Россию Вечную». Поэтому первый вопрос к вам: что вас больше всего беспокоит в современном состоянии России?
– Это очень важный вопрос. В основной моей книге «Россия Вечная» я рассматриваю Россию в глобальном значении этого слова, Россию в ее отношении ко всему мировому космосу. Россия Вечная сохраняет свою актуальность в любом состоянии – и в плохом, и в хорошем. Она выражена в нашей культуре, в быту, во всем многообразии внутренней духовной жизни людей, в ее вертикали, ведущей к небу. Что плохого в нашей ситуации? Здесь мои взгляды совершенно не оригинальны.
Самое опасное – это демографическая ситуация, здоровье народа, образование и здоровье молодого поколения. Экономику можно подтянуть, но основу составляет все-таки не экономика, как думают многие, а человек. И Господа Бога интересует не экономика, на которую ему наплевать, а сам человек как высшее существо, близкое к Богу: в каком состоянии это существо находится – в абсолютной отрешенности от духовной жизни, или оно все-таки исполняет свою великую миссию – быть соединителем между небом и землей.
Не секрет, что кроме перечисленных проблем у нас есть много других – это отношения с миром, обороноспособность. Если ее не будет, и России не будет. И вообще ни о каком будущем нечего говорить: ни о плохом, ни о хорошем.
Кроме того, беспокоит социальный момент. Такого разрыва между богатыми и бедными, как у нас, нет ни в одной капиталистической стране – даже в Америке. Это создает ужасную социальную напряженность, приводит к полному разочарованию по отношению к данному государственному строю.
Я считаю, что для России характерна общинность. Но общинность не в буквальном смысле слова, а общинность как ориентированность. Она прекрасно выражена во Франции, где нет такого разрыва между богатыми и бедными, где в образовании и медицине есть аспект социальной помощи. Чтобы народ был един, ему нужно чувствовать, что все живут единым организмом.
– А какой вам представляется картина Великой России?
– Термин «Великая Россия» у меня не имеет отношения к чему-то агрессивному, имперскому. Он означает, что это страна, великая в своей культуре, в социальной жизни, в духе, в образовании. Во-первых, она образует самобытную, оригинальную цивилизацию, отличную как от Запада, так и от Востока. Цивилизацию, которая основана на русской духовной истории, на ее культуре, на ментальности народа. Очень важно, чтобы Россия образовала свою цивилизацию в том смысле, в котором, скажем, ее образуют Китай, Индия, мусульманский мир, ибо только в этом случае она станет самой собой. Правда, Достоевский писал, что Запад нам не простит, если мы станем самими собой. Но я думаю, что простят. Из этого вытекает второй вопрос: реально ли видеть мир как слияние многих цивилизаций? История показывает, что сведение всего к одному – это безнадежная попытка. На уровне «Европа–Россия» это пытался сделать Наполеон. Но мировое господство обречено. Я считаю, что Великая Россия должна быть демократической, неагрессивной, однако умеющей защищать национальные интересы. Она должна быть заинтересована в стабильности мира. Рано или поздно придет момент, когда перед человечеством встанет выбор: или прекратить бесконечное самоистребление, или последствия будут ужасающими. Встанет вопрос о так называемом вечном мире, о котором мечтал еще Кант. У России большая территория, и она ни в каких захватах не заинтересована. Поэтому она вполне может быть стабилизатором в мире. Третья и самая главная характеристика концепции Великой России – это духовная составляющая. Она касается религиозного воспитания, внедрения русской культуры, воспитания детей. Основываясь на этом базисе, Россия должна создать современную культуру, сохраняющую духовные традиции и раскрывающую особенности нового времени. Нужно не просто обращаться назад, но и отталкиваться от прошлого для движения в будущее. Если мы посмотрим на мировую историю, мы увидим, что все страны, представляющие мощное духовное явление и пополнившие мировую сокровищницу, получали как бы защиту от высших сил и исторически не гибли. Без духовности невозможно создание самобытной цивилизации. К сожалению, это идет вразрез с современными тенденциями к разрушению культуры и торжеству цивилизации голого чистогана.
– Однако такую характеристику сегодня можно применить не только к нашей стране.
– Да, даже в социально ориентированных странах, несмотря на обеспеченность, отношения между людьми могут быть холодными, замкнутыми, ограниченными. Цивилизованная маска есть, а внутри – пустота. Это не дай бог. Это уже омертвение – можно хорошо жить и внутри быть мертвым, что встречается сплошь и рядом. Страшнее этого ничего нет. Это может означать конец истории. Сохранению духовности способствуют отношения между людьми. России вообще свойственны дружба, душевные контакты. Тепло, исходящее от людей, существует и сейчас, несмотря на все пертурбации и социальные потрясения. Причем теплые нормальные отношения сохраняются именно в простом народе. Все, что я говорил про печальное положение в России, это не окончательный приговор. Это один из моментов развития, а оно всегда происходит циклическим образом. Периоды расцвета сменяются периодами упадка. Это прекрасно знают китайцы, поэтому они всегда выигрывают. В России заложен огромный потенциал. Кажется, у Парацельса есть замечание еще не про Россию, а про Московию, что русские – это великий народ, но он переживет три периода упадка. Сегодня мы можем констатировать, что они уже осуществились: первый – это Смутное время, второй – после Октябрьской революции, а третий – сегодня.
– А как вы думаете, какой важный момент бытия может объяснить современному читателю созданное вами течение метафизического реализма?
– Вы знаете, это переход уже к совершенно иному уровню реальности. Дело в том, что литература и искусство вообще свободны, не стеснены железной необходимостью социальной жизни, отношений между людьми и государством. Это значит, что искусство может проникать в такие уровни человеческого бытия, которые даже иногда опасно затрагивать. Как мы знаем это на примере Достоевского. Для меня искусство литературы – это средство не столько эстетическое, сколько средство познания мира и человека. А любое познание – будь то наука или мистическое познание – требует свободы. Поэтому в моей литературе раннего периода я и весь мой круг на Южинском сильно осознавали упадок современного мира. Не в социальном смысле слова, а в смысле его отрешенности от традиций, которая началась в XX веке после Первой мировой войны, когда и на Западе, и в России началось отчуждение от тех ценностей, на которых до этого держалось человечество. Проблемы смысла бытия, смерти и будущей жизни всегда были краеугольными камнями традиционной цивилизации до XX века. Без них человек оставался пловцом в бездонном океане. Так было в период упадка античной цивилизации, когда перед приходом Христа Спасителя мир находился в состоянии духовного хаоса. Но тогда оставалась вера в существование после смерти. В наше время, когда все обрушилось, человек остался один на один с Великим неизвестным. В моих произведениях отразилось это безумие XX века. Но это безумие, это падение было также в чем-то благодатным. Ведь, согласно общему принципу Рене Генона, чтобы увидеть свет, надо как-то дойти до последней точки вниз, исчерпать всю чашу онтологического страдания, и тогда будет виден этот глубинный… страшный даже… Великий свет...
– В этом есть что-то завораживающее... Но Великий свет – категория «тонкого мира». А как обстоят дела в конкретной жизни?
– Где Бог, там и Дьявол. А где нет ничего, кроме жратвы и комфорта, там нет ни Бога, ни Дьявола. Эти силы не интересуются существами, которые только жрут да спят. Весь наш круг на Южинском глубоко вошел в бездну, которая открылась для человечества в XX веке, и, конечно, в тех же «Шатунах» и в других моих вещах изображены довольно страшные переживания. Но удивительно: роман «Шатуны» ни в коем случае не вызывал ни у кого ощущения безвыходности, отчаяния...
– Наверно, Пушкина тоже можно записать в метафизические реалисты. Ведь в стихотворении «Пророк» он выходит за пределы физического мира...
– Ну, конечно, да. Оно имеет отношение к метафизике, потому что оно посвящено духовному явлению. Но метафизический реализм – это все-таки определенное течение в прозе. Это характер изображения всего мира в целом. Метафизика как таковая присутствовала в литературе всегда, поскольку все писатели касались духовной жизни – это есть и у Данте, и у Пушкина, и у Гёте, и у Достоевского. В древней литературе она приобретала характер легенд, мифологии, в персидской поэзии – мистических текстов. Но, по существу, это нельзя назвать конкретным метафизическим реализмом, когда все сцеплено в единую систему.
Источник: Независимая Газета