Возвращался в залу к свечам, камергерам и окосевшим от бухла празднующим. Позволял желающим собирать на память репья из моих одежд, мехов и мутонов, из споднего, волос и.. волос. Провожал гостей. Целовал. Жал руки. Клятвенно обещал дожить до следующей даты и.. "на томжи мести фтотжи чяс". Садился на крыльце под мезонином. Обвивал голову рукаме. Дрожал плечаме и мычал на Луну: - Скажыскажы, жолтый вареник, нуатчиво я, цуко, такой нахуйблядь одинокий?!!
Замечательный контраст, на мой взгляд, названия с содержанием. Такие они, боги)) И таракаше не откажут в апгрейде, и снаряды у них все сосчитаны, и ни один волосок не падет с головы врага без их участия.. Словом "казашка" накушалси лет эдак на семь вперёд. Да шут с этим - кушанье-то на гурмана)) Вкратце - пешыте исчо, за4оd!
Голубоглазая, с большим дружелюбным лицом, старушка Анисимова грузно уронила себя на жестковатый расшатаный стул при учительском рабочем месте, любезно предложенном ей поджарой Мариванной, пересевшей на первую парту к белобрысой конопушке, отличнице и выскочке Анечке Глущак. В почти неестественной тишине тридцать одна пара глаз неотрывно и выжидающе уставились на гостью класса, некогда видевшую самого Его. Окаменели даже отъявленные малолетние шкодники и долбоёбы с задних парт. Пожилая женщина собиралась с мыслями не торопясь. Тепло и загадочно улыбалась им, своим мыслям, прищуривала глаза, отчего казалось, что на полированую поверхность стола просыпаются озорные синие искорки. Сейчас.. сейчас она расскажет им.. им всем..
Но мещанка Анисимова, будучи далека от политики и последних событий, истолковала это по-своему. - Ты устал, малыш, - вскричала она, - иди же, иди же ближе, о, как ты устал! - и вместо того, сама подбежала к Лысому, обхватив пухлыми пальчиками его блестящую испуганую головку. В этот момент ей казалось, что держит она в трепетных ладонях глобус мира, мельком виденный ею некогда в тесной и мало приспособленной для занятий подсобке учителя географии Филиппова с его вечно потными неугомонными рученками. Нет, о, нет же! - весь земной шар нежно обнимала теперь юная особа, и судьбы мира, казалось бы клокотали в этом непомерном вместилище Разума и Справедливости.
- Я.. я не больна, - оправившись от смущения ответствовала девица. - Это архиважно, - подбодрил Лысый и прищурился сильней. Теперь в зауженых щелочках глаз отражались только мёд, волнующийся бюст разрумянившейся мещанки и то.. неизъяснимое и тёплое. Анисимова прищурилась в ответ и большие глаза ее цвета морской волны на рассвете тихого ясного дня сделались как-то по-детски игривы, рассыпая по уголкам синие задорные искорки. - Поосторожнее с искрами, - заметно более мягким голосом попросил Лысый, - у меня тут бумаги.. тезисы, знаете ли, - после чего задышал глубже и зажмурил глаза особенно сильно. - Но я так ничего не вижу, - тут же испуганно взвизгнул Лысый и рывком распахнул веки на полную. Он лгал. Он несомненно лгал. Последние сутки, стоило ему только зажмуриться, и пред внутренним взором вставал мятежный Кронштадт с его кровавыми мальчиками, невинными мальчиками, отрешенно, беспомощно сыпавшимися в студеные воды залива.
Лысый вздрогнул, порывисто вскочил, подбежал к окну и пошутил в него: - Угорел, печник? - Есть маненько, Вовец, - отвечал тот, поглаживая окладистую рыжую бороду. А помнишь, как в предбанничке.. - Помню! - парировал Лысый и вернулся к столу. Но не сел сразу, а выполнил ряд упражнений айкидо для всего тела, затем отдельно для шеи, затем для пальцев, приговаривая: - Наши пальчики устали.. Покончив с этим и по-мушиному потерев в довершение лапками, знаменитый человек занял прежнее место за столом красного дерева с золоченым вензелем дома романовых и внимательней поглядел на юную благоухающую визитершу с волнующейся грудью. - На что жалуетесь? - быстро спросил Лысый, слегка прищурившись добрыми усталыми глазами, в которых отражались стол, паркет, два бочонка меда в углу, Анисимова на диване и еще что-то такое неизъяснимо-теплое, от чего сердце Анисимовой сладко защемило и резко ёкнуло.
И вот,в час ночи к нему заходит один прапорщик с докладом,что В. благополучно у. Впервые Феликс плакал. Весь смысл его жизни - ЛЕНИН,созданый им из заурядного симбирского тунеядца - больше не жил,а двойника, обнаруженого в Туве, уничтожили эсеры. Феликс рывком поднялся,вошел в камеру Каплан и приказал прапорщику: "поднимите мне веки!" Несколько минут вглядывался в доброе,открытое лицо Фаины Ефимовны,в избороздившие его глубокие морщины,сквозь которые проглядывал серый запылившийся череп. - Теперь я могу тебя убить, - чеканя каждое слово,молвил Дзержинский и достал маузеры. Фаина Ефимовна повернулась на голос и выронила вязальные спицы. Она почти не кричала. Отключилась на четвертый или пятый удар рукоятками маузера - силы в сухопаром Феликсе еще хватало,а ненависть удваивала ее. Хоронили Каплан всей Москвой. Каждому хотелось взглянуть на тщедушную женщину с детскими запястьями,в чьей власти оказалось свалить Голиафа ХХ века. Случилось это восьмого марта,и с тех пор ...
Это оказались последние слова Ильича. Он было попытался захватить непослушными, немеющими пальчиками монпансье,но это отчаяное движение отняло у него остаток сил. Последующие три года он молча вынашивал планы мщения,писал труды и воспоминания о себе. Но ток крови все глубже заталкивал пулю в мозг. И под конец,Ленин только и мог,что безосстановочно рисовать в тетради профили пуль,убивших его. Все поминутно докладывалось Феликсу,и тот скрипел зубами,до боли в чахоточных бледных фалангах сжимая рукояти обоих маузеров - трофейного и наградного. В свои тридцать семь, это уже был глубокий старик с трясущейся реденькой бороденкой и отяжелевшими от бессонных ночей в пытошных веками. Жуткие шрамы покрывали его плечи и щиколотки,а вдоль и поперек груди синели надписи "Оренбург-14" и "учиться у В." Но силой духа этот полуодетый большевик превосходил любого современника.
Смеркалось. Двое красноармейцев, охранявшие у Мавзолея, расслабились и закурили,вполголоса поругивая "Вестник революции", обещавший спад жары на вечер. Наконец,завывая сиренами,примчались карета скорой помощи и катафалк. Профессор Склифосовский вышел из машины,утирая бородой потную лысину. Тело Ленина нашел быстро: кто-то из дворников заботливо прислонил к нему знак "дорожные работы". Как человек,близкий к кругам,готовимшим покушение, Склифосовский был уверен,что все кончено,и оттого не спешил. В нагрудном кармане его халата еще лежала схема уязвимых точек на теле Ленина. Однако,протокол требовал похлопать покойника по щекам,что профессор не без удовольствия и проделал. К его удивлению, "покойник" открыл глаза и прошептал, сильно картавя: "скажите Феликсу, что Фанни моя. Пусть ни один волос не упадет с ее плеч, пока я не излечусь. Инессе отдайте пенсне,зажигалку и салатницу".
Когда подъехали первые милицейские уазики,площадь была абсолютно пуста,за исключением слепой старухи,нелепо прижимавшей к впалой груди шляпную коробку. Мальчик-поводырь сбежал,перегрызя под шумок ремешок. С одной стороны от женщины лежал еще дымящийся браунинг, с другой - еще дымящийся Ленин. - Ловите же ее, даа?! - спустя минут двадцать медленно,с сильным эстонским акцентом закричал чекист Киннггиссепп. Омоновцы опасливо окружили Фаину Ефимовну и повалили на земь,заламывая руки и нанося четкие профилактические удары. Коробка с пирожными покатилась,далеко разбрасывая содержимое. Одна монпансьешка докатилась до ленинской ладони,и теперь стало похоже,что человек упал,отведав отравленое пироженое. Фаину Ефимовну тем временем увели для дачи ложных показаний. Монпансье собрали для беременной жены товарища Петерса.
Это был броневик. На броневике стоял жуликоватого вида писклявый мужчина и пел "Интернационал". Ленин,- подумала старуха,- теперь уж нескоро разойдутся. И просчиталась второй раз: тут же над ухом послышалось зычное "с-суука!" и раздался выстрел. Ленин стал заваливаться на бок,и голос его заметно ослабел. "Сука,сука,сука!!!" - раздалось над ухом,и прогремело еще два выстрела. Затем,контрольный в голову. Ленин упал окончательно и уже не пел,а беззвучно шевелил губами и некрасиво дергался. Броневик поехал на дозаправку,а из новообразовавшихся в Ленине отверстий, пульсируя, вырывались струйки крови. Старые большевики брезгливо расступились. Услужливый Калинин раздал влажные салфетки,пахнувшие Парижем и салоном мадам Рено. Кто-то из сормовских рабочих крикнул: "Ленина убили!" "Убили, убили ..." - глухо понеслось по рядам,и народец, позевывая, начал расходиться.
Над вихрастыми головками чумазых наследников Ильича, причудливо извиваясь и посвёркивая от солнца, плывут паутинки. Ударница общепита Настасья Шпагина уронила обширный зад на пристенок, поцтавиф необъятные щеки ласковым лучам. И, о чудо, лучей хватает щекам и даже непомерным полушариям груди, всплывающим буями из старого и засраного, местами прохудившегося сарафана, верно, сослужившего бы палаткой паре бойцов в военное время. Но.. никакого военного времени! Затишье. Суббота. Бабье лето. Ляпотаааа..
0