Ганна Улюра «Методы волнения (в квантовой механике)»
Дода_ла: pole_55 14 Серпня 2018 о 17:17 | Категорія: «Огляди, рецензії» | Перегляди: 6669
Матеріал підготува_ла: Ганна Улюра | Зображення: Олександр Моцар
Книжка: Александр Моцар. Е=М (Механика). Киев: Каяла, 2018. 124 с.
Читаем стихи в надежде услышать историю. С начала до конца рассказанную, увлекательную, элегантно структурированную, а то и подчеркнуто сложную. Авось и услышим. Как часто? Каждый раз без исключения, если речь идет о безусловно умной и будто бы до чрезвычайности смешной поэзии Александра Моцара.
Встречаются два школьных приятеля, не видевших друг друга долгие годы. Необязательные разговоры: «Где ты? Как ты? Чем занимаешься?». И в меру экзотичные ответы: «да так, болтаюсь… ничего серьезного» (чит.: поэт) и донор спермы. И вот уже перед нами вариации на тему «Поэт и гражданин». Абсолютно безрезультативная практика, по определению безрезультативная – мастурбация. И абсолютно непродуктивная, по определению непродуктивная – поэзия. Они вдруг уравниваются как производство и оцениваются именно как производительные: один штампует психозы, другой – детей.
Девушка Наташа пишет вирши, искренние и плохие. Она выкладывает их на литературном сайте в рубрике «Интимная лирика». Никто в Наташиной типовой девятиэтажке не знает о ее реальной жизни в сети. Два описательных ряда на фоне этой самой интимной лирики: «Пятый подъезд, квартира сто семьдесят, седьмой этаж» и «Любовь, одиночество, измена, / Яркие краски недавнего детства» – два точных адреса, один: поэзии и другой: девушки. Девушку, известную в интернете под заковыристым ником, никто не будет искать в достоверно пятом подъезде. Поэзию про одиночество и любовь никто не ищет вообще – она удел неискушенных наташ. Два точных адреса и два неверных направления. Над седьмым этажом – сумерки.
Человек заваривает чай – хочет пить или нет, такова его привычка. И всё в принципе замечательно. И даже если возникает желание «поменять Вест на Ост», то максимум, который он себе может позволить, – это зафиксировать пустоту своей жизни постом в социальных сетях. Пустота – впрочем, не зло; не только зло или даже совсем не зло. Она здесь есть то, что можно проговорить, даже если слова и мысль будут «ни о чем». И то, что отвечает за гармонию в мире: превратить жизнь в набор вредных и полезных привычек. То есть превратить жизнь в жизнь по сути. Пустота в отличие от «замечательно» – всегда о чем-то. Экзистенциалистское такое чаепитие получилось.
В общем, «Короткая формула – "жил-да-был” / – И есть самое полное описание жизни всякого человека».
Если быть достоверной в определении жанра, то это не нарративная поэзия, а самая что ни есть лирическая (да простит меня Наташа из пятого подъезда). Но прагматичный (по-хорошему) акцент на композиции именно что рассказа (сюжет, точка зрения, говорящий персонаж etc. – все в стихах «Е=М» присутствует), превращает каждый текст Моцара в своеобразное мини-исследование. И тон здесь задают исключительно лейтмотивность (что-то, что есть всегда, есть всегда) и эквивалентность (что-то всегда похоже на что-то). И если – случается – сюжет в каком-то стихотворении ослаблен, именно эквивалентность берет на себя эту функцию, становится рассказом.
Повторить то же самое, но сказанное «человеческим» языком?
В каждом без исключения тексте, вошедшем в «Е=М», автор играет контекстом – дальним и ближним. Что бы ни происходило в его стихотворении, это происходит в некой дополнительной реальности, которую способен видеть только поэт. Но он настойчиво пытается нам ее слегка приоткрыть (даже если мы туда смотреть не настроены). Случается это как в одном известном афоризме: мы не можем увидеть Историю большую, чем размер нашей ладони. Так и Моцар откровенничает о своем мире, который от нашего в принципе разниться только одним каким-то «отклонением», но это извращение реальности способен зафиксировать только рассказчик. Как известно, для изменения системы достаточно изменить только один ее компонент. Наша вроде бы по всем остальным признакам общая с поэтом реальность оказывается «отчужденной» нами обоими, то есть узнаваемой в принципе, но абсурдной – оттого или пугающей, или смешной. Чаще первое.
Читать стихи Моцара как аллегории – велик соблазн, слаб человек. Его энергетические вампиры, его зомби, людоеды, неугомонные пьяницы, неумолчные болтуны, гениальные и бездарные поэты, слишком требовательные дружбы – это всё не люди, а иллюстрации, объекты. Больше: не объекты исследования, а объекты влияния.
Николай, живущий на Большой Васильковской, каждую ночь наблюдает гламурные кутежи в ресторации этажом ниже. Завсегдатаям он знаком как «привидение с мотором» (но знаком же!). В баре поплоше он кормит офисный планктон байками о высшем обществе. Не включенный ни в один из социальных стратов, он вхож во все – привидение оно и есть. И только напившись: «Выходит на балкон и орет во все горло: /– Суки, я вас всех ненавижу! / Вы слышите меня?». Подпольный человек Достоевского просто переехал «этажом выше», а проблемы у него все те же – быть мерилом чьего-то успеха. Это не только игра по нагруженной смыслами оси «дольнее – горнее». Это основной прием и главная тема Моцара: предельное обнажение содержательно противостоящих друг другу явлений. И конечно, «вообще, приятно, когда тебе завидуют до ненависти»: даже такие сильные страсти как ненависть способны здесь породить в лучшем случае слабенькое «приятно».
Была бы проза, я говорила бы про эмблематическую прозу, ибо истории, поведанные Моцаром – статичные, дидактичные, почти притчевые (неканоническая притча, ясно). Но это поэзия – и лучше я промолчу. «Е=М» – не бестиарий, но всё таки паноптикум. Человеки, если и есть в нем, случайно затесавшиеся, они быстро-быстро расчеловечиваются. Название книжки – это, конечно, усеченное E=mc2. У Моцара: энергия равна массе, а скорость осталась за бортом; подкорректированная такая вот относительность. Любому виду энергии соответствует масса, точнее, она ее и определяет… К черту физику! Поговорим о метафорах!
И вот уже где-то по рельсам идет какой-то трамвай, просто рыба клюет на белый хлеб, кто-то пьет в подворотне, куда-то в трамвае едут необязательные люди, попутчики в ночном поезде ввязываются в хмельные разговоры, незнакомая девушка читает Цветаеву – и вот уже «восьмая строчка стихотворения» и «ни метафор, ни сложных аллюзий». (А лукавить на стоит, кстати. Девушка, читающая в трамвае Цветаеву, превосходно попадает в ритм наблюдателя, здесь: единственной довлеющей читателю роли: «Тень трамваев, как прежде, бежит по стене… Видят беглые тени трамвая…». Аллюзий нет, метафор нет, – говорит он. Ну конечно, врет). Поверите в эту Моцаровскую якобы простоту – вас непременно обманут.
Его письмо сверхплотное. Оно обозначает три этапа «постройки» мира, и нам при этом предлагается поверить в его, мира, объективность. Итак, явление обозначается, затем – разъятие явления на элементы (не факт, что значимые), следом – уравнивание этих элементов и, наконец, новое их сочетание, всегда иерархическое.
Его стих – это концентрация и повествовательная однозначность; и если звучит это как оксюморон, то так и должно звучать. А еще раньше его стих – это ритм, и по сути тоже нарративный. Рифмы и рифмовки Моцара исключительно хороши. А если сказать то же самое, но быть беспристрастной: автор «Е=М» последовательно использует сложные, составные, неточные рифмы, ориентированные одновременно на традицию Маяковского и на осмысление ее в русской поэзии конца 1930-х и начала 1960-х. Неточная рифма – штука важная и знаковая. Она по обыкновению отсылает к футуристической поэтике: а значит, «говорит» об отсутствии застывшей эстетики. Приблизительная рифма революционна, и буквально, и символически; она нарушает течение стиха, она принципиально ненатуральна. Когда поэт прибегает к ней систематично, он заявляет о расширении границ дозволенного (по отношению к читателю, в том числе). Это и делает Моцар.
Формальные приемы, на которые ориентировано в своих стихах «Е=М», суть монтажные: слова и вещи (и люди) сближаются здесь лишь для того, чтобы подчеркнуть их контрастность. Монтажные же техники в свою очередь антонимичны медленно протекающим, но сильным переживаниям, которые составляют здесь поэтический сюжет. Такая вот быстрая смена крупных планов. Да к этому добавьте сочетание (мне кажется, оно тоже навеяно русской неподцензурной поэзией 1960-х) трагического финала и порой весьма откровенных гиньольных описаний.
Так – адекватными способами – озвучивается Моцаром основное послание «Е=М»: тотальная сконструированность человека. Боль: не избегнуть конструирования, это в принципе невозможно, но осмыслить его последствие. Не воля Божия, но Страшный суд.
Все еще смешно про девочек наташ и энергетических вампиров? Значит, есть время приглядеться внимательнее к этому успешному рассказчику остроумных историй. Самая что ни есть исходная функция историй: их рассказывают, чтобы передать идею. Приключения несчастных Моцаровских чудиков – своего рода аргументация. Вопрос заключается в том, о чем же спор, в котором нам таким образом предлагают принять участие?
«М=Е» – книжка цельная, случайных вещей здесь минимум (есть, ясно, что есть и они). Но некоторые тексты пристально сближаются, чтобы дать необходимые ответы.
Подбороков отчаянно пытается стереть надпись со стены: «Подбородков – ябеда!!!». Тщетно. В принципе не важно, есть ли написанное правдой (скорей всего, да), и кто автор ядовитой ремарки на стене. Важен сам факт письма, оно есть истина. В разгуле жизни появляется инвариант «мене, текел, упрасин», и от ответа не спасает даже то, что результат «взвешивания» Подбородкина жалок и ничтожен, как он сам с тряпкой в руке. Главное, что уже прозвучал «страшный и необжалуемый приговор».
Надписи на стене есть еще в одном стихе сборника: «Как писал на стенах Харькова безумный Митасов». Граффити харьковчанина Митасова здесь ценны как раз тем, что вещают истину. Смелостью иметь дело с истиной обладает только безумец, у всех остальных она вызывает жуть. О чем эта непереносимая правда? Именно что о слове написанном. Митасов, писавший на стенах Харькова слоганы в духе «Сразу же сужение ума». И новостные полосы, это самое сужение моментально провоцирующие. Одно от другого написанное слово отличить и жизненно необходимо, и сложно. Всезнающий рассказчик, впрочем, всегда готов прийти на помощь. И если не драять рядом с тобой стену с тряпкой в руке, то уж точно дотошно расшифровывать полустертую надпись.
В этой книжке нет дат под стихами. Не ценят трудов будущих текстологов, вздохнуть бы печально. Или приписать отсутствие датировки особенностям «бумажного формата» (те же стихи Моцара, что вошли в книгу, опубликованные в сети, снабжены четкими метриками – дата, место, время рождения). Видимо, все же это ход концептуальный. Точно концептуальный, если провести границу между довоенными и военные стихами в «Е=М», а ее пройдется прочертить каждому самостоятельно, хочешь того или нет.
Зомбированный некий; зомби – частые персонажи в «Е=М», но Z – особенный. Об информационной гражданской войне оставим размышлять автору, но это стихотворение как раз о ней. Зомби одержим идеей «высосать мозги у человека» и «он упорно идет в мою сторону», ergo я – человек. Z обратили, он не всегда был таким: между этими двумя свое прошлое и свои воспоминания о прошлом лете, например. Теперь же: «Я смотрю в окуляр оптического прицела. / Прицел ему в голову упирается». Свобода суждений одного – охота за мозгами, свобода суждений другого – охота на зомби. Ни эллина, тебе ни иудея – никто не выдвигается в победители. Впрочем, в проигравшие-то набор всегда открыт. И он не всегда доброволен.
Составить бы целостное послание о раздробленном мире, но как? Попытаться объяснить зло в человеке (не злобу, именно зло), но оно принципиально неинтерпретируемое. Война, о которой Моцар по факту и не говорит, присутствует здесь всегда: она есть мысль о том, что реальный ход событий может отойти от намерений участников бесконечно далеко.
Нарративная поэзия – штука подкорковая, в ее «исходной фольклорности» мы интуитивно опознаем реликт мифического мышления и немедля готовимся услышать истину. В чудно рассказанной «Е=М» озвученная история по факту всегда оказывается супротив текущей Истории. И время схлопывается. Организуется нарративная логика, которая исключает событие. Точнее событие есть – апокалипсис, трагедия, но оно припадает не на конец пути, а на каждое переживаемое мгновенье. И тот, кто нам и о нас говорит из стихов Моцара (субъект высказывания, да) – не судимый на этом последнем суде, не наблюдатель, впрочем, и не судья он нам. Это некий протоколист, чьи наихудшие опасения о судьбах человечества подтвердились, и нынче он вынужден их просто зафиксировать, сопроводив сочувствием к па(в/д)шему и наслаждением от собственной проницательности.
Только, знаете, всю правду о себе никак не высказать. Всю правду о себе нет человеческих сил выслушать. А оглашать ее – и подавно. И еще. Кто именно обладает неотчуждаемым правом сообщать нам всю правду о нас? И кто думает, что он эту правду знает?
Ганна Улюра