В Великобритании 16 января стало известно имя лауреата поэтической премии Томаса Стернза Элиота за 2011 год. Как сообщает Reuters, премию присудили шотландскому писателю и поэту Джону Бернсайду за сборник "Кость черной кошки".
Ранее за этот же сборник Бернсайд получил другую британскую поэтическую премию Forward Poetry Prize, которая вручается с 1991 года. Таким образом Бернсайд стал вторым человеком, который за один и тот же сборник получил обе премии - в 2007 году издание The Drowned Book Шона О'Брайана было отмечено сразу двумя наградами.
Как сообщает агентство, жюри премии охарактеризовало сборник Бернсайда поразительной книгой, пронизанной любовью, воспоминаниями о детстве, тоской и одиночеством.
Победитель получил денежное вознаграждение в размере 23 тысяч долларов (15 тысяч фунтов стерлингов), остальные поэты, прошедшие в шорт-лист, - по тысяче фунтов. В этом году из финального списка поэтов выбыли двое - британская поэтесса Элис Освальд и австралийский поэт и романист Джон Кинселла, сделав это в знак протеста против нового спонсора премии.
Изначально премия Т.С.Элиота, учрежденная британским поэтическим обществом Poetry Book Society, спонсировалась государством, однако в 2011 году потеряла финансирование, и организаторам пришлось искать нового спонсора для премии - им стал хедж-фонд Aurum Funds.
Лауреатами премии Т.С.Элиота становились такие известные поэты, как Шеймус Хини, Тед Хьюз, Кэрол Энн Даффи, Дон Патерсон. В 2011 году Кэпол Энн Даффи также претендовала на награду.
СЕПТУАГЕЗИМА1
SEPTUAGESIMA
Nombres.
Estan sobre la patina
de las cosas2.
Хорхе Гильен3
Vallejo
Вальехо
Мне снилось – ты в Париже.
Ты захлопнул дверь перед носом дождя
И теперь стоишь в коридоре
Вечного Четверга, где мертвецы
Снимают углы.
Пахнет воском и чем-то горелым.
Дождь засох на зимнем пальто.
Ты поднимаешься по ступенькам
Вечного Четверга. Десять франков,
И ты ложишься,
Не раздеваясь,
Рядом с матерью и братьями
На бескрайнюю постель Вечного Четверга.
В столице снов, где кровавые ангелы
Вьются, как мухи, в шторах дождя.
The Old Gods
Древние боги
Обреченные обретаться
В щелях, ржавчине,
В пузырях штукатурки,
В паутине за шкафом,
Они беседуют
На мертвом языке
С пустотой,
Закупоренные
В бутылках,
Спрятанные в гнездах
На заброшенных голубятнях.
Каждый сохранил силу,
Имеет пристанище, тайну,
Имя.
Каждый знает
Способ вернуться,
Пока страх и гнев
Застят наш взгляд
К добру или злу.
Animals
Животные
В те ночи на колесах
Мы не смогли бы поклясться,
Что знаем животных,
Перебегавших нам дорогу.
Даже в лунную тишь и жуть
Они выскакивали из-под фар,
Безымянные и светоносные,
Как небожители.
Чаще – лисы и кролики.
Но, случалось, промельки белого или синего
Озадачивали память
На несколько миль.
Однажды умерла наша соседка
На Эхо-роуд.
Дом пустовал несколько месяцев.
Садовые дорожки
Осекались в древесной тьме.
Пространство комнат заполнили
Многоголосицы и
Мышиные сны.
Но иногда в дождливый день
Мы видели, словно кто-то
Ходит из комнаты в комнату
И тоже видит нас.
Человекообразное существо.
Скорее зверь, чем тень.
Говорят, увидеть зверя во сне –
Проявление самости.
Даже теперь мы просыпаемся от чувства,
Что кто-то ходит по комнате,
А наши ладони пахнут мускусом
И словно мех трогали.
Наша жизнь –
Подводное течение
В реке настоящего,
Где в придонной мгле
Намеков и загадок
Слепнет наша любовь.
After the Harvest
После урожая
Время, убранное цветами.
Время чибисовых полей
И взъерошенных волос.
Открытая дверь. Метла.
Кувшин молока.
Лужицы лиственной тени
В солнечной комнате.
Мы живем ради лузги,
Кровяных шариков
В кроне боярышника.
Ради просини саженцев в аллее,
Воробья на проводе,
Обруча, скрепившего людей
В сиянье осенних огней.
Kestrel
Пустельга
Мы нашли ее
Под кустом у гаража.
Снег кружился,
Как в рождественской сказке.
Было рано и морозно.
Иней тронул траву. Рисунок перьев
Казался чеканкой. Хищная голова
Заострялась клювом.
Ты потрогала ее прутиком – как
живая!
Или живущая загробной жизнью.
Крылья напряжены, когти блестят,
Хохолок топорщится – мутировавший
Иероглиф солнца.
Кто она – богиня тишины? Богиня
Первобытного неба?
Хопкинсов – "размах-зарею-
озаренный” –
Сокол? Христос4?
Гор?
Своим неверующим сердцем я уловил
Иссиня-мрачное угасание
Древнего знанья, таящегося в
складках
Плоти и крови
С тех пор, как мы приземлились и
облачили
Душу в огонь;
Угасание света, сплотившего и
живящего нас во тьме;
Солнечной поляны; ветра,
треплющего
Иссиня-черный хохолок; тепла
Между моими пальцами и опустелым
сосудом птицы;
Того, что мы помним и боимся.
Метаморфозы, что произойдет с
каждым
После падения с многоярусного
воздуха,
Когда порвется огненная нить.
Asylum Dance
Танец в сумасшедшем доме
Как-то раз мне до смерти захотелось
танцевать,
Пройтись взад-вперед
В сладостном тепле Августа.
Набить багажник домашними
пирожками
И бутылочками с киселем
И махнуть на пикник.
В полдень я пошел
Умыться и переодеться –
В выходной надеть выходное,
Пока мама красилась
И делала прическу.
У нас в нашем захолустье
Стало традицией раз в год,
Оставив грядки и клумбы,
Уезжать за Саммервуд –
Навестить пациентов местной
психбольницы.
Редкостная привилегия –
Пропуск в Бедлам с правом на выход.
Вновь взглянуть на лужайку,
расчерченную светотенью,
Оробевшее озеро, рухнувшие кедры.
Мы приезжали туда танцевать.
Исполнить ритуал касаний и объятий.
Опустить вуаль учтивости
И намеков. Подвигаться со света
В тень и обратно.
Больные, чтобы присоединиться к
нам,
Поднимались на эстраду.
Неловкие, в свежеотутюженной
одежде,
Они казались своими отраженьями в
зеркале,
Зыбкими призраками со смутной
Улыбкой утраты.
Какими они видели нас?
Очень вещественными, легкими
И уверенными в движеньях,
благословенных чувством меры.
Наш пикник длился весь день.
Мы танцевали в неуклюжих парах,
Ошиканные граммофоном,
Пока не начинало смеркаться,
И в неуловимой игре теней
Не возвращались в пригород
Горожане, влачащие ношу
нормальности.
Суетливые мужчины со здоровым
сном.
Женщины, практикующие
очарование.
Все, кто, проснувшись, не помнит, что
ему снилось,
И спешит на работу, не желая иного.
Мы старались быть ласковыми с
больными,
Раздавали сладкие гостинцы
И ждали, когда от танцев
Рассосется комок в горле.
Мы любили их, поручителей нашего
бытия,
Стоящих парами в скупом свете,
Подступающих в ритме вальса
К большему миру. Любили
Березовый привкус воздуха,
преосуществивший нас
В теплоточивые тела в ярком,
сходящиеся –
Расходящиеся, медленно остывающие
После танцев, как трава и розовые
кусты,
Пока над забором
Курится вьюнок.
Здесь началась дружба, крепшая
Год за годом. Месяца разлуки
Искупались солнцем. Помню
Любовную историю: мальчик,
Все время стоящий в ступоре,
Увлек танцевать девочку.
Он ступал,
Словно по тонкому льду.
Протанцевав с полчаса, она ушла.
Когда на следующее утро он
вернулся,
Его увели санитарки.
Каждый день я вспоминаю цвет ее
кожи.
Каждый август приезжаю туда.
Уже один, мама умерла, и гостинцы
Теперь покупные – баночки солений
и пачки печенья.
Я стою в центре круга
Танцующих тел и какое-то время
Вижу себя со стороны,
Словно из чердачного окна.
Большие куклы движутся в сумерках
На лужайке. Лица смазаны, тела
спарены.
Их силуэты сливаются и кажутся
То призраками, дерзнувшими
овеществиться,
То деревьями на берегу озера.
Промежутками между днем и ночью.
Лица расплываются и перетекают
одно в другое,
Как если были бы единой плотью,
единым сновиденьем.
Ничто не убеждает в их реальности,
Только пространство и время.
Перевод М.Калинина.
1. Септуагезима – "Семидесятница”, девятое воскресенье перед Пасхой.
2. "Имена, они лежат на поверхности вещей и скрывают их сущность” (исп.). (Подстрочный перевод).
3. Хорхе Гильен (1893–1984) – испанский поэт.
4. В стихотворении Д.М.Хопкинса "Windhover” Христос выведен в образе сокола.
0
