Пол седьмого дня подозрительно молчал телефон. Еще половину - никто не отвечал на том конце и никто не приезжал с цветами и спелыми гроздьями таких желанных сердцу слов: "еще немного, дорогая, я сам сгораю по тебе каждой моей клеточкой". Ближе к десяти вечера Настенька, вконец изведя себя беспокойствами: "а не стряслось ли с любимым чего?", добралась на попутке до его жилища, куда мельком они заглядывали однажды на бутылочку портвейна. Открыли сердитые неизвестные люди: "а хрен знает, кто раньше был, мы вчера сняли..". До рассвета Настенька сидела у себя в дворницкой, подливая и подливая мутноватой белесой жидкости в один из (их) хрустальных свадебных бокалов. Зачем-то напяленная фата, смешно съехала на левую сторону - а пох! Люстра, посопротивлявшись с секунду, крякнула и расцепилась с потолком. Настенька, медленно перевела свои треклятые девяносто девять в вертикальное положение, и, растирая багровое пятно на шее, засобиралась на работу: снегу-то навалило на двор - мать-мать-мать!
Короче, чем "семь" этой мысли стать было не суждено. Семь - именно столько оставалось до изумительного момента, когда Ее бережно и торжественно введут в их славное гнездышко - до свадьбы. Недостающую на приобретение и обустройство гнездышка сумму, недолго и вяло протестуя, Он принял с благоговением. Это были все Ее трудовые сбережения плюс ничуть не траченное от продажи их с мамой родового имения в Крюковке (ах, мама, была бы она жива!). А обстановка гнездышка обещалась стать свадебным сюрпризом. ("Дорогая, я дизайнер со стажем, все потаенные желания влюбленных заказчиков для меня давно - открытая книга", - о, как Он говорил!)
Вроде бы, похожая история случилась в Харьковском зоопарке. На памяти еще скандальные отзвуки прихватизации земель на территории Ялтинского ботсада. Нувориши зарываются на каждом шагу, и никто их не отстреливает.