Владимир Богомяков
Дата: 10 Лютого 2014 | Категорія: «Читальна зала» | Перегляди: 3950 | Коментарів: 0
Автор_ка: Читальный зал (Всі публікації)
Владимир Богомяков – поэт, философ, профессор, преподаватель. Окончил исторический факультет Тюменского государственного университета. Сменил немало профессий: от сторожа и маляра штукатура до заведующего кафедрой политологии. Автор книг: «Книга грусти русско-азиатских песен Владимира Богомякова» (по ней выпущен диск песен группой «Центральный гастроном»), «Песни и танцы онтологического пигмея», «Новые западно-сибирские песни», «Котик Ползаев», «По накату», «Я запущу вас в небеса». Публиковался в журналах «Новый мир» и «Знамя».
«Сверхобыденность — важнейшая и определяющая философская черта поэтического мира Богомякова. Для того, чтобы достичь этой сверхобыденности, делающей бытие зримым, нужна, разумеется, некая смелость, или свобода, или особенный поэтический гений.
Поэт Богомяков не знает, какой мир. Меньше всего, очевидно, он подозревает мир в прекрасности. Не очень озабочен его странностью. Да и метод у него очень свой. Не надо, в принципе, никаких-таких пылинок. И стирать ничего не надо. Даже крайне противопоказано что-либо стирать. Но мир, причем мой, ваш, наш общий мир оказывается все же не лишенным некоторого интереса, величия даже, там, где, казалось бы, он более всего ничтожен. Но именно мир велик, а не его ничтожество.»
Игорь Касаткин. Поэт Богомяков. Опыт повторного чтения
«Можно, конечно, своими словами попытаться описать, как лексически, ритмически, сюжетно и стилистически разнообразны стихи автора. Подбирать к ним эпитеты типа "сочные”, "яркие” или "экзотические”… Можно радоваться, что автор продолжает народную традицию и линию раннего Заболоцкого, поражаться спонтанности или тому, что рок-музыканты любят писать песни на его тексты.»
Виктор Перельман
Воду «Буратино» настаивают да эх на маленьких на буратинках.
Лампой паяльной сжигают им волосы на маленьких лытках.
Потом ходят пьяные и матерятся в калитках.
Потом толстой девке на кухне предлагают «пойти ну этого-того», а она понимает!
Буратиновка в банках шипит и играет.
Ставят в печку пирог, и за окнами что-то почудилось.
Кошка лапой мохнатой перекрестилась, задумалась.
Дремлют дети в углу, как сургучные печати.
Снится им, как Пантелеимона ведут на расплавленное олово сажати.
Ведут из Москвы золотую красивую маму.
Вставляют её, полутёмную, в брусничную раму.
Из черёмухи дико глядел, поражённый, что за картино,
Старокнижной нагой неживой Буратино да эх Буратино-о-о...
***
Я был тем самым мохнатым мальчиком из Сибири,
Которого воспитала стая волков.
Один раз к Новому Году всех волков перебили,
А меня привезли в интернат (Псковская область, город Гдов).
Мне больше не съедать ежедневно 15 кг. сырого мяса.
Но я научился мастерить себе планетарии из картона.
И, укладываясь спать, до самого пятого класса
Я беседовал с одной потерянной волчьей душой,
Что проступала, словно из-под снега кусочек валяющегося гандона.
К восьмому классу я полюбил мультсериал «Мистическая власть боевых рейнджеров»,
А к девятому научился играть на гитаре и стал звёздным кумиром тинейджеров.
Вот вошёл я как-то в один деревенский дом: пусто там и темно.
Волчонок и Кошка сидят за столом. Протяжно глядят и умно.
Смотрят на меня, ничего не говорят, но в глазах их лежит путь далёк.
В снежных тучах, в декабрьских пустых небесах гордо реет валькирия Хлёкк...
***
Я получаю письма из зимы, а также бандероли и небольшие посылки.
Письма стилистически напоминают один из новозаветных апокрифов «Евангелие
от Фомы».
Почерк в них напоминает почерк Мандельштама периода воронежской ссылки.
Ибо всё открыто перед небом и ничего не айс.
То, что не слышало ухо, не видел глаз, вписано в заснеженный аусвайс.
В бандеролях чёрно-белые фотографии, а на них нескончаемый наст, смотреть на них
нелегко.
Но я смотрел на них и смотрел и стал подобен младенцам, сосущим молоко.
Открываю посылки, а в них — пустота, а я ждал повестей про ледяную пранаяму
Или романов, как слепые ведут слепых и все вместе падают в снежную яму.
***
К вечеру муравьи опять прогрызли ноосферу.
А мы с соседом Мишей Панюковым выпили 4 бутылки водки.
Хоть, рассуждая офтальмологически, водка вредит глазомеру,
Мы чётко видели за окном чёрно-белые фотки.
Мы чётко видели за окном Западно-Сибирскую равнину.
Мы видели, как настучали по бороде одному гражданину.
Мы чётко видели отсутствие демократии и наступление на права трудящихся.
Видели серую пустоту в конце всех этих дней длящихся и длящихся.
А потом уснули и над контурной картой летели орлами (если уместна такая аллегория).
Всё же ошибался Альфред Коржибски: карта — это уже территория.
***
Я читаю перед сном геном паутинного клеща.
А потом не могу уснуть, лежу во тьме трепеща.
А если вдруг усну, меня несёт гераклитовский поток, и рядом тени, возможно, щук.
В животе темно, и в илистое дно не вцепишься, как клещук.
И тогда остаётся пойти на кухню и выпить Aqua Minerale полный стакан.
Или поехать на революцию, или поехать и палёной водки накупить у цыган.
И выйти со дна реки с горящей свечой
И ваши бренные останки обернуть красной, жёлтой и синей парчой.
Много вижу за всю свою жизнь. Однако кое-что определённо снится.
Например, великанская пятнадцатихвостая для пуганья детей лисица.
***
Прекрасно, когда в кармане много ключей.
Хуже, если б много было там хихикающих таракашек.
О квадратных трупиках сахарных бичей
Забывают толстые холодные стенки чашек.
Дышишь, дышишь, а воздух безвкусен и пуст.
Выпьешь водки — и во рту ощущенье сахарной ваты.
Не кончается небо в окне, как вещество Абсолют Дуст.
А во сне никогда не смолкает кто-то поддатый.
В книге древней, содомской бессчётно паучьих сетей.
Мужики на картинках глазюки спрятали шапками.
Никто не звонит. Уже не бывает гостей.
И кошки давно перестали меня разминать мохнатыми лапками.
***
В земле, обнявшись, как слепые черви,
Лежали две хорошеньких души.
И улыбались, словно малыши.
Как уточка и селезень сияли.
Как звездочки в сырой земле стояли.
Мечтали веткою раздвоенной расти,
Над тихой речкою стрекозочек пасти,
Надеть на тело красную рубаху
И горевать, щекой прижавшись к праху.
ЧЕБУРАШКА
Чебурашку, злую, как дворняжку,
Отдавали замуж на чужую сторону.
Нехорошей теплой водки выпив фляжку,
Отдавали замуж чебурашку молоду.
Ничего и что немного волосата,
И ушами слишком уж богата,
Лапками постыдно кривовата,
И сама невесть какого пола,
Но зато не может без футбола.
Как болеет. Как она болеет,
Своим тельцем к телевизору припав!
И каких бы ей еще забав,
Когда есть пинание мяча.
Ча-ча-ча. Ча-ча. Ча-ча. Ча-ча.
Ночью снится ей: сама она, как мячик,
По полю так безмятежно скачет.
То один, а то потом другой
Ударяют с яростью ногой.
А она, без глаз, летит в ворота.
И в ворота ей попасть охота.
Если так, что значит красота
И почему ее так превозносят люди?
Или это духа высота,
Ну, а я так думал — хрен на блюде.
ПУЗЫРЬ-ПУЗЫРЕЧЕК
— Пузырь-пузыречек, вон твоя дочка.
— Это не дочка — одна оболочка.
А дочка моя в светском смысле прелестница.
А дочка моя совсем бестелесница...
— Пузырь-пузыречек, вон твой сыночек.
— Это не сынок, а с ножками хренок.
Ну, а сынок мой идеален
И полностью спиритуален.
— Пузырь-пузыречек, вон твоя мама.
— Это не мама, а болельщица Динама,
А мама моя совершенно естественно
Вокруг существует вполне невещественно.
— Пузырь-пузыречек, вон твоя родана.
— Это не родана. Родана продана.
***
Проститут-клофелинщик Сергей Оболенский
Мчится во тьму на заглохшем тук-туке.
А у тёти Сары колесо сансары
Опять поломали какие-то суки.
Краб, матерясь, вылезает из остывающего супа.
Навсегда исчезает с планеты Indian Ocean.
В школах перестают изучать закон последнего шурупа.
Дороги не ведут в Рим, а исчезают где-то невдалеке от Польши.
И ангелы в облаках не стоят на рассвете больше.
***
Один раз сосед Виталя помер.
Смотрит — а мало что изменилось,
Только разве что девки меньше пристают.
Он поехал в Ёбург, снял в гостинице "Исетск” одноместный номер.
А там чистота, тишина и почти что кладбищенский уют.
Включил телевизор, ну а с экрана
То ли серые тучи, то ли волны свинцовые — только держись!
И понял Виталя, что это не лето закончилось, а закончилась вся его глупая жизнь.
Виталя берёт телефонную трубку —
В трубке лопаются пузырьки и дышат заждавшиеся зверьки…
***
Как он домой хотел, председатель, к котятам, к пчелиной звёздочке.
Устал, поэтому слишком поздно заметил вкус ацетона в водочке.
Хозяйка раздвинула ноги, а между ног — нарымская вьюга.
Последнее, о чём председатель подумал: люди не любят друг друга.
Из статного жирного председателя навертели много вкусных котлет.
Из черепа сделали ковш, и он прослужил много лет.
Наберёшь в ковш, бывало, колодезной воды, чтобы похмелиться за столом.
Тонкой рябью по воде «гады! гады!» кто-то пишет, словно маленького гусёнка пером.
Ссылки: