28 Березня 2024, 14:35 | Реєстрація | Вхід

Наталья Бельченко: «Договаривание за другого как форма постижения себя»

Дода_ла: pole_55 12 Жовтня 2016 о 13:39 | Категорія: «Інтерв'ю» | Перегляди: 3220
Матеріал підготува_ла: Ія Ківа | Зображення: з архівів Наталі Бельченко


Наталья Бельченко пишет стихи на русском и украинском языках, является постоянным обозревателем поэтических новинок в журнале о современной культуре «ШО», переводит украинских авторов на русский язык. Мы поговорили с ней о том, чем привлекает переводческая практика, почему «переводить в рифму» интереснее, возможностях перевода как диалога с другим автором и с самим собой и многом другом.


> Мы договорились поговорить о переводах, но не могу не спросить о том, что волнует любого, кто читает тебя на фейсбуке. Где ты находишь всех этих удивительных животных, птиц, насекомых, которые постоянно появляются на твоей страничке?

Если удается отправиться в путешествие, даже маленькое, всегда радуюсь возможности понаблюдать за зверьками. Одна из моих книжек так и называлась – «Зверек в ландшафте». Конечно, зверек в ландшафте – это отчасти и сам автор, но приятно, когда удается пообщаться с теми живыми существами, которые не обременены сложными размышлениями, чья мудрость априорна. Иногда кажется, что я могу усилием воли или взгляда привлекать в поле зрения зимородков и снегирей. Возможно, это разновидность зрительного бегства — но непоседливость наблюдателя иногда вознаграждается.

Эта цепкость взгляда, умение выхватить из привычного пейзажа что-то необычное как-то связана с литературной деятельностью? Мне почему-то кажется, что да.

Связана. Бабушка когда-то научила меня замечать, например, лужи интересной формы или прожилки мрамора, создающие картинку на стенах в метро. Только так и возможен диалог, лежащий в основе любого стихотворения, — благодаря явлениям и объектам. Иначе откуда возьмется метафора? А вообще стремление искать прибежища, обживать пространство, в том числе и в поэзии, – одна из сторон того бродяжничества, о котором я уже сказала.


А вот теперь, наконец, о переводах. Как давно ты ими занимаешься? С каких авторов все началось?

Начинала еще в 90-х. Переводы из Зерова, которого люблю и поныне, были довольно неуклюжими. А в 2005-м «Дружба народов» опубликовала переводы из Игоря Рымарука, и я стала присматриваться к этим возможностям. Делала перепевы своих стихов с русского на украинский. Это стало частью моего пути к собственным украинским стихам. Но перевод, в отличие от перепева, требует дисциплины, не допускает вольностей, к которым с легкостью прибегаешь, зато некоторые автоперепевы нравятся мне больше, чем их русские оригиналы. В 2009-м в «Сибирских огнях» вышли Олеся Мамчич, Валентина Давиденко, Василь Герасимьюк. К Рымаруку вернулась уже в 2010-м. Так появились переводы в «Новом мире», а вскоре после этого — книга Рымарука на русском совместно с Владимиром Ильиным. Я перевела рифмованные стихи, он – нерифмованные.

Ты сейчас перечисляешь публикации в толстых журналах. Но вот само желание перевести кого-то другого — ты его помнишь?

Желание – от восхищения. От потребности в идеальном поэтическом собеседнике. Освоение особого модуса – не просто речи, а договаривания за другого как формы постижения себя.

Переводчик — это профессия или предназначение?

Это увлечение, наверное. Интересно чувствовать смыслы, которые не открываются, когда воспринимаешь стихотворение просто как читатель. Когда переводишь — разворачивается очень интересная картинка; пока набираешь перевод — проживаешь какую-то эмоцию. И она в своей целостности может стать чем-то вроде путеводителя.

Что тебе как поэту и человеку дает переводческий опыт?

Возможно, некую чуткость. Но тут каждый раз надо настраиваться. Правда, и с собственными стихами так же — желательно постоянно быть в тонусе.


Каким образом ты выбираешь поэтов, которых собираешься перевести? Что для тебя важно в первую очередь?

Внутреннее родство. А иногда наоборот — некоторое отталкивание: тогда сосредоточиваешься на стремлении приблизиться, понять незнакомое. Перевод — это особый случай коммуникации, иногда предлог к общению. Или вслушивание в прошлое, если автора уже нет в живых.

Как ты относишься к такому явлению как «непереводимость»? Оно действительно существует? Как ты с ним работаешь?

Догадываюсь о его существовании. В таких случаях я, наверное, не слишком строга к переводу. И мне очень близок взгляд Остапа Сливинского: «Якщо твір добрий, то те, що всередині — мерехтливе і невловне, і ніхто, включно з автором, не володіє монополією на його інтерпретацію». То есть важна именно эта взаимность и подвижность смыслов, которой переводчик не злоупотребит именно в силу хорошего вкуса.


Практически в любой биографической справке о тебе есть строчка «переводит украинскую поэзию на русский язык». Для формально двуязычной Украины тут как будто бы нет прагматики. Люди могут прочитать тексты в оригинале. В чем ты видишь необходимость украино-русских и русско-украинских переводов?

Ну, это такой посыл в ноосферу, расширение художественных возможностей. Особой прагматики действительно нет. Просто раньше я публиковала переводы в основном в российских изданиях, московских «толстяках» — тогда мне казалось, что кого-то с кем-то знакомлю, навожу мосты.

А сейчас?

А сейчас ощущение своего рода миссии в переводе с украинского на русский у меня практически исчезло. Осталось восприятие текста как события литературы, если перевод удачный. Перевод с русского на украинский в значительной степени вижу так же.

Кстати, кого из украинских поэтов, помимо упомянутых выше, ты переводила?

Майка Йогансена и Василя Мысыка — поэтов трагических поколений. Хотелось ощутить страсть, которой вдохновлялись они, понять, как эти поэты внутренне противостояли разрушительному опыту того времени. Стихотворение Мысыка «На Ивана Купала» — до сих пор одно из самых любимых.

Марианну Кияновскую я переводила во время Майдана, и ее любовная лирика, полная драматизма, тоже давала возможность прибежища. Переводила Издрыка, который вел своего рода дневник в те дни, а также его стихи из книги «Ю». Василя Махно, Оксану Луцишину, Василя Голобородько, Олега Коцарева, Мирослава Лаюка, Александра Ушкалова. Очень близки стихи Остапа Сливинского. Так же, как и его размышления о переводе, в частности мысль, что «слова не прирослі до понять, а поняття до речей, все можна назвати інакше – і воно змінюється!»


Бытует мнение, что переводить с близкородственных языков гораздо сложнее, нежели с языков разных языковых групп. Какие ловушки подстерегают переводчика с украинского на русский?

Не думаю, что сложнее. Знаю не ловушку, но одну особенность. Переводя Ивана Жданова, почувствовала, что у него язык достаточно жесткий, почти без уменьшительно-ласкательных суффиксов, а меня все время тянуло переводить на украинский в более ласковой тональности.

То есть украинский по своему устройству ведет к смягчению на уровне формы? Или это зависит от поэта, которого переводишь?

Я не анализировала разных авторов, поймала себя на таком нюансе только со Ждановым. Но диктату формы не всегда надо поддаваться. Не исключено, что это особенность «женского» перевода. Хотя внутреннее ощущение украинского языка у меня действительно в ореоле «сердечности», близкой «философии сердца» Памфила Юркевича.

Можно ли сказать, что русско-украинские переводы являются попыткой преодолеть язык ненависти и пропаганды языком поэзии?

Трудно сказать. Мне кажется, что теперь мы переводим на русский для более узкого круга ценителей, для русских друзей, словно давая им понять, что мы с ними по-прежнему вместе и в то же время нельзя делать вид, будто ничего не произошло. И как уж тут отвечать на язык ненависти, я не знаю. Возможно, именно признание «взаимности», «гуманизма» перевода как смысла и деятельности поможет тем, кто чего-либо недопонял, понять и поддержать Украину.

Были ли в твоей практике переводческие открытия и неожиданности? Или, наоборот, подводные камни, мешавшие переводу?

Неожиданным для меня самой стало острое желание перевести Виславу Шимборскую. Друзья помогли с подстрочниками, и я настолько глубоко погрузилась в перевод, что долгое время не могла отрешиться от вертящихся в голове строчек польской поэтессы, особенно тех, которые в рифму.

Неожиданностью стал и экстаз, с каким я ранее практически на одном дыхании перевела «Балладу» Бориса Пастернака, впоследствии получив за него премию «Метафора». Там была сложность — сквозная рифмовка в пяти строфах, но, по правде говоря, рифмованные стихи я всегда переводила охотнее, чем белые.

Кстати, а почему? Некоторые переводчики считают это сложной задачей, а перевод верлибров — занятием попроще.

Вот эта простота и беспокоит. Иногда важно чувствовать «сопротивление материала». Это как бы удостоверяет твое соответствие задаче, вы с автором – словно посвященные в нечто. Перевести «не в рифму» может и просто хороший читатель, не обязательно быть поэтом.


Какой автор или текст был для тебя самым трудным? Я имею в виду не только техническую сторону, но и психологический фактор.

Наверное, Петро Мидянка. Хотя я бралась за стихи, в которых было не так уж много его фирменных диалектизмов, консультировалась с ним. Но был страх упрощения, подмены. Мне даже советовали переводить его поморским диалектом русского языка. Хотя стилистически Мидянка вполне классичен.

В последнее время можно наблюдать рост русско-украинских и украино-русских переводов внутри страны. С чем это, по твоему мнению, связано?

На индивидуальном уровне, наверное, с расширением художественного опыта, с желанием достичь совершенства и в том языке, на котором до сих пор не писал. А по большому счету важно, думаю, прочесть, скажем, Алексиевич по-украински, не говоря уже о классике, которая таким образом еще и переосмысляется благодаря разному внутреннему опыту языков.

Можно ли сказать, что это напоминает попытку демаркации культурных кодов внутри литпроцесса Украины, который не тождественен украинскому литпроцессу?

До недавнего времени я писала в основном по-русски, но события последних лет подтолкнули к перевороту, связанному с языком. Все родовое, имеющее корни в моем украинстве, во многом определило, наконец, восприятие. Для меня, увы, затруднительно подняться до обобщений, которые были бы шире, чем личный опыт. А чем все диктуется – логикой образов или силой языка (языков) – непонятно.

Ты спрашиваешь о демаркации, но насколько она спонтанна? Я вот жду, когда какое-то внутреннее событие сообщит мне отчетливую демаркацию, и я буду благодарна подтверждению, что нахожусь на правильном пути.

Марианна Кияновская говорит про перевод как «про системну роботу (...) на рівні світоглядних структур». Так вот, как ведут себя во мне маркеры русского и украинского, не смешала ли я их? С одной стороны, это в некотором роде самомнение, с другой – значит, языки позволили, значит, эта новизна была для них значительнее консервативного уподобления, усвоения находок (как со стороны русского, так и со стороны украинского).

Мне очень жаль, что я не могу философски проанализировать некоторые аспекты, но можно попытаться поэтически прояснить одно через другое, например, взяв строчку упомянутого выше Ивана Жданова из стихотворения «Плыли и мы в берегах...»: «Кто ты, неравный себе? Для какой ты науки?». Именно в силу «неравности себе» возможен поэт, а переводчик в чем-то еще «неравнее», так как к своему зазору добавляет еще и «ускользание» другого автора. И, может быть, именно «наука перевода» сможет ответить на эти вопросы.

Какими тебе видятся перспективы русско-украинских и украино-русских поэтических переводов в Украине? Что нам здесь мешает, а что, напротив, недооценивается как возможность для развития?

Перевод — это стихия. И если она захватывает — бесполезно искать какие-либо обоснования. Пока я не очень представляю перспективы, но на развитие, думаю, могут указывать пути самореализации интересных поэтов, которые чувствуют в себе потенциал переводчиков и заняты совершенствованием возможностей языка, узнаванием этих возможностей. Однако не исключено, что будет нащупан и какой-то неожиданный ход в нашей переводческой одиссее.

Розмовляла — Ія Ківа



Наталія Бельченко — поетка, перекладачка. Народилася 1973 року в Києві. Закінчила філологічний факультет Київського університету ім. Тараса Шевченка.

Авторка семи збірок віршів. Поезії перекладалися німецькою, французькою, англійською, болгарською, корейською, голландською, польською, литовською мовами, опубліковані в Україні та за кордоном. Лауреатка літературної премії Губерта Бурди (Німеччина, 2000), літературної премії ім. Миколи Ушакова (2006), премії ім. Леоніда Вишеславського «Планета Поета» (2013), перекладацької премії «Метафора» (2014). 

Брала участь у численних фестивалях, зокрема у фестивалі «Czas Poetów» (Люблін, 2014), «Prima vista» (Тарту, 2016), здійснила проект «Поетична мапа Києва» у Кракові. Стала одним з переможців (3 місце, українська мова) Міжнародного конкурсу на найкращий переклад поезії Віслави Шимборської російською, білоруською та українською мовами (Вроцлав, 2015). Також 2016 року перебувала на стипендії Міжнародного будинку письменника і перекладача у Вентспілсі (Latvia).


0 коментарів

Залишити коментар

avatar